Людмила Астахова - Теперь или никогда

И как не думает пуля о том, что же станется после попадания в мишень, так и Джойана не снизошла до размышлений и планов на будущее. Какая разница, что там прячется за спиной у Тиглата? Что-то.

Джона закрыла глаза, прикидываясь дремлющей. Солнце, бившее в открытые окна дилижанса, разморило ее. Горячее солнце и прохладный ветер, пахнущий прелой землей. Страны Конфедерации все равно оставались Джезимом, как и Синтаф, оставались Землей Радости – колыбелью и могилой шуриа, какие бы границы ни делили их и какие бы знамена ни развевались над пограничными заставами.

Скрипели колеса, стучали подковы, возница нахлестывал ленивых толстых меринов, ругаясь на каком-то полузнакомом диалекте, всхрапывал сосед, время от времени роняя свой цилиндр на колени Джоны, дама напротив грызла уже десятое яблоко, пахло дешевой пудрой, сапогами и пылью – букет дорожных впечатлений, составленный безумным «цветочником». Но все это было где-то далеко, в том настоящем материальном мире, в котором шуриа живут лишь наполовину. В мире духов Джона просто летела над Джезимом – отлитая целиком из солнечного света – слепая и смертоносная. Как Проклятье Девы Сигрейн.

И совершенно не заметила, как дилижанс остановился возле большой почтовой станции. Дверца вдруг распахнулась, и Джойана поняла, что полет ее закончился. Она попала в цель. В юношу, стоящего на подножке, – светловолосого и зеленоглазого, с яркими, блестящими от масла губами.

Он вежливо улыбался, говорил какие-то слова приветствия, приподнимал шляпу, просил прощения за беспокойство…

И хотя не растекалось у него на груди кровавое пятно (на черной ткани сюртука и не различить сразу), но Джона знала точно – мишень поражена.

Разве пуля, когда ее засовывают в ствол и утрамбовывают шомполом, знает, куда метит стрелок? Разве вольна она выбрать траекторию полета? Рука, нажавшая на спусковой крючок, не дрогнула.

Он сел напротив и с любопытством уставился на Джойану. Будто уже знал. И ей захотелось крикнуть: «Не смотри на меня, мальчик. Не смотри так! Я не виновата! Никто не виноват!»

Но не крикнула, а лишь улыбнулась в ответ.

«Так вот какой ты был в юности, Вилдайр Эмрис. До того, как ты стал вождем, возлюбленным Трех Лун, Священным Князем, самым могучим рунным колдуном. Раньше. Прежде. Когда еще был мальчиком-принцем. Ты был таким – потерянным ребенком, ручным волчонком».

И словно затянутый в солнечные сети ее улыбки, юноша заговорил первым. Первое, что в голову пришло.

– Какой чудесный день, сударыня.

Когда еще в этом голосе появится легкая хрипотца? Очень не скоро, очень.

– Великолепный день…

– Эгнайр. Зовите меня Эгнайр.

– Джо…йн.

Тоненькая женская ручка утонула в широкой ладони – легчайшее рукопожатие.

В кого же ты угодила, шуриа? Уж не в самого ли Вилдайра Эмриса? Не страшно тебе?

Аластар

В этот раз он держался хорошо. На исходе вторых суток лишения сна у Аластара еще оставались силы дерзить. По крайней мере, ему самому так казалось. С растрескавшимися губами и кровоточащим языком особенно много гадостей не наговоришь.

– Что-что ты там лепечешь, твоя светлость? – переспросил тив Мэриот.

– Пошел в…

– Рановато. Он еще себя контролирует.

– Понятно, – хмыкнул тив Херевард. – Зайду позже. Не скучай без меня, мой терпеливый друг.

Залитая ярким светом камера плыла и качалась перед глазами диллайн, но сомкнуть веки ему не давали множеством способов. Палачи сменялись каждые… ну, должно быть, два-три часа, чтобы беспрестанно тормошить жертву. Его шлепали по лицу, стучали железной палкой по решетке, кололи иголками.

– Не спать! Не спать!

Голод и жажда оказались такими же неумолимыми мучителями. Ни задремать, ни забыться – горло пылает, желудок скручивает узлом. Если бы только спать не давали, то продержался бы дольше, возможно, дней пять или шесть.

Очень скоро Аластару начало казаться, что на полу появились трещины, на стенах – мокрые темные пятна, а вокруг кружатся и жужжат мухи. Тело зудело, точно по нему и впрямь ползали какие-то твари с крошечными острыми лапками.

Фигуры охранников Эск видел будто через подзорную трубу, только наоборот: маленькие фигурки, их голоса звучали тихо, словно издалека. А за стенами громко журчала вода. Много воды, целые реки холодной прозрачной воды вливались в ледяные хрустально-чистые озера, низвергаясь водопадами. Много-много воды…

– Ага… вот он уже и дошел до нужной кондиции…

Лицо тива Мэриота оказалось так близко, что стало видно, что он выщипывает срастающиеся на переносице густые брови, как это делают женщины.

«Баба ты, а не мастер палачей», – хотел сказать Аластар, но вместо голоса из глотки донесся хриплый стон.

– Вы уверены?

– Совершенно. Он ничего не соображает от жажды.

– Так напоите его, и пусть отключится. Времени уже не осталось совсем. И дальше тянуть нельзя.

– А кто тянет-то? Сейчас сделаем его в лучшем виде.

О! Это была такая сладкая вода, самая прекрасная в мире, слаще меда и дороже вина. Жаль только, мало. Пил бы и пил.

И, конечно, тив Мэриот не зря ел свой хлеб, он все точно рассчитал – едва жертва попьет и ей дадут наконец уснуть, падут внутренние оковы самоконтроля, которые у любого диллайн весьма и весьма крепки.

Стоило закрыть воспаленные горящие веки, как Эск буквально провалился в блаженную тьму. Такую же уютную, какой она была в домике на Шанте. Когда Джонина голова покоится на плече, под боком сопит Идгард, а Шэррар залез на подушку, уселся почти что на макушку и наматывает отцовские волосы на какие-то палочки. После пытки – самое лучшее место, чтобы спрятаться.

– Ах, вот ты где гнездышко свил, змеиный выползок!

Огромная серая сова влетела в крошечную спальню, выбив окно. Взвизгнула Джона, заплакал навзрыд Шэрр.

– Папа, кто это? – тихо пискнул Идгард.

– Скажи деточке, папочка.

Аластар вскинулся, стараясь закрыть руками своих детей от жадного взгляда ночного хищника, уже примеривающегося к их шейкам.

– Пш-ш-шел вон!

И бросился в атаку, выставив кривые острые когти.

Рвать, рвать в клочья, бить крыльями, клевать, вырывать куски плоти пополам с перьями.

«Не смей трогать моих сыновей!»

«А девочек можно?» – клекотал Херевард.

«Только попробуй!»

«Ай, какой смелый!»

Они слепились в большущий пуховой шар, из которого летели в разные стороны окровавленные перья. Эск хотел крикнуть: «Беги, Джона, беги!» – но из горла несся только птичий визг.

«Я сильнее! И один раз я уже тебя победил».

«Был, был сильнее, не забывай».

Возможно, подлови его Херевард где-нибудь в другом сне, то все вышло бы так, как желал эсмонд, – и подчиняющее заклятие легло бы на Аластара почти без сопротивления. Как раньше, как двести лет назад. Но Эск защищал своих детей. И свою душу.