Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

Он не удивился вопросу, эти сосуды я как-то велел постепенно накапливать в военном арсенале, еще не зная, как будут и будут ли использоваться, что-то в этом есть нехорошее, ответил быстро и уверенно:

— Делать их не прекращали! Где-то с полсотни уже есть. Но можно ускорить…

— Пойдем с тем, — сказал я, — что есть. Сообщите отборному отряду, что отправимся сегодня же. Всем участникам десанта — дворянство и пожалование землями. Дворянам — повышение в титуле и ценные подарки. После победы придумаем еще какие-то льготы ветеранам и прочим участникам, их с каждым годом будет не меньше, а почему-то больше. Действуйте, сэр Норберт!

Он поклонился.

— Так что насчет послов?

— Приму, — пообещал я. — Завтра-послезавтра. И приму корону. Пусть подождут. Уже недолго.

Для надежности в одном из бараков окно вообще заложили досками, а у входа поставили усиленную стражу. Смесь греческого огня и растертый порошок, созданный алхимиками Карла-Антона, свозили отдельно и складывали под противоположными стенами.

По команде Карла-Антона, что на первых порах лично следил за производством, гасили свечи и в полной темноте начинали наполнять емкости греческим огнем и своим порошком для усиления грохота.

Потом каждый пузырек заворачивали в кожаную тряпицу или несколько слоев мешковины и таким образом светошумовые гранаты, как стали их называть по моему примеру, становились готовыми к употреблению.

Я осмотрел лично как производство, так и склад готовых изделий, поинтересовался насчет узких мест, а у выхода меня догнал Карл-Антон, бережно вытащил из-за пазухи плотно закупоренный деревянной пробкой пузырек из толстого зеленого стекла.

— Вот, — сказал он, — готовили наспех. Не уверен, но все же…

— Пролетариату нечего терять, — сказал я, — кроме своих цепей! Вы цепи видите?.. Не-е-ет? А я вот вижу. Отступать некуда, позади — Земля и общечеловеческие ценности! Ценности не жалко, а вот Землю… Давай сюда все. Больше нет, что ли?

Он сказал торопливо:

— Ваше величество, вы сперва испытайте…

— На собаках? — спросил я.

— Собаки только вздрогнут, — ответил он серьезно, — а вот вы сможете оценить, достаточно ли.

— Я же не филигон, — возразил я. — Как я оценю? Ну, громко, скажу. Ну, воняет… А нельзя еще и световую вспышку приладить?

— Это как?

— А чтобы, — пояснил я, — ка-а-а-ак полыхнуло! Причем моментально. Чтобы и зажмуриться не успели. Иначе все надежды только на греческий огонь.

Он спросил опасливо:

— Вы хорошо знаете все его возможности? А то мы делаем, а до конца изучить не успели. У вас все больно засекречено… Один делает одно, другой другое, а составляют вообще в отдельном здании другие люди, что не знают секрета состава…

— Я теоретик, — ответил я с достоинством, — что значит мыслитель. Сам по себе греческий огонь нечто вроде напалма… Не знаешь? В общем, если загорится, то и под дождем не погаснет, и даже под водой будет гореть некоторое, но продолжительное время, хоть и недолго.

— Состав вы передали нам в точности?

— Почти уверен, — ответил я с сомнением. — Эти гады греки держали состав в секрете! Но я все вызнал, я такой. Ничего сложного, как вы уже убедились. А с добавкой шумового эффекта это будет вообще нечто! А еще если и световой…

Он сказал без уверенности в голосе:

— Можно попытаться… Сначала всегда трудно, ваше величество! Бывает, на изготовление месяцы уходят.

— Тогда, — сказал я, — обойдемся без световых гранат. Хотя греческий огонь сам по себе как бы световая граната. Время не ждет. Пятилетку в три года!..

— Ваше величество?

— Есть опыт, — бодро заверил я. — Использования. Правда, я был только зрителем, да и то… но это неважно.

Он сказал с глубочайшим почтением:

— Ваше величество, не поверю…

— В греческий огонь?

Он посмотрел на меня несколько странно, но я ощутил великое почтение в его сдержанном голосе:

— Не поверю, что вы были только зрителем. Вы могли быть только во главе с горящим взором, молитвой на устах и длинным мечом в длинной, очень длинной руке! Хотя скромность украшает, но вы должны Вдохновлять…

— Да уж, — согласился я. — Но эти гранаты вдохновят лучше.

Пузырек он передал в мою руку с неохотой, тот лег в ладонь холодной и недоброй тяжестью.

— Не беспокойся, — заверил я. — Я все понял. Нужно раскупорить и выпить, верно?

Он воскликнул в ужасе:

— Ваше величество!

— А говорят, — сказал я с укором, — ученые шутят… Ладно-ладно, просто швырнуть в их толпу?

— Но так, — сказал он, — чтобы разбилось. А сами тут же задержите дыхание на пару мгновений. А то и вам достанется.

— Ого, — сказал я со злым удовлетворением, — не просто вонь, но еще и ОВ? В смысле, отравляющее вещество? Хвалю. Пока не запретили, надо пользоваться.

Он спросил с недоверием:

— Могут запретить? Кто?

Я вздохнул.

— Церковь, кто же еще. Может быть, напрямую, а может, и через правителей. Это чтоб камни бросали в нас, а церковь как бы просто мимо шла.

— Да, — согласился он, — это в ее духе. Но вообще-то эти страшные штуки стоит запретить. Неловко мне такое говорить, вроде предатель, но слишком уж быстрых магов нужно останавливать или хотя бы придерживать, а то и в людей такое бросать начнут… В общем, я понял, ваше величество.

Он попятился, кланяясь, я прислушался, в лагере с момента победы в схватке с филигонами голоса стали громче, а спины прямее. Хорошо, люди в отчаянии дерутся бесстрашно, однако теперь эти же будут драться успешно.

Альбрехт сидит на корточках у костра, там же на табуреточке отец Дитрих. Альбрехт серьезно и обстоятельно втолковывает ратникам, как придется действовать в новых условиях.

Я неспешно приблизился, поцеловал руку отцу Дитриху. Альбрехт поднялся, кивнул в сторону быстро удаляющегося мага.

— Он тоже?

— Не только, — ответил я. — Алхимиков берем, а вот священников, увы, оставим в лагере. Простите, отец Дитрих, но сегодня придется забыть о милосердии не только к врагу, но к себе и друг к другу.

Отец Дитрих пристально посмотрел мне в глаза.

— Милосердие необходимо, — ответил он кротко, — и о нем вспомним сразу же, как только придет победа.

Я поклонился.

— Спасибо, отец Дитрих.

— Господь да будет с вами, — сказал он и перекрестил меня и лордов, что немедленно появились за моей спиной, размашистым движением худой костлявой руки. — Надейтесь на Господа, но сражайтесь так, словно, кроме вас, нет Никого не свете.

— Господь с нами, — повторил я. — Но он оставит нас, если отступим и опустим руки.