Виталий СЕРТАКОВ - БРАТСТВО КРЕСТА
Коваль пропускал через себя поток слов, неожиданно потерявших всякий смысл. Слова складывались во фразы, а смысл потерялся… Он слушал, ничего не понимая, видел перед собой распахнутые рты, просящие о чем-то, глаза, багровые вены, вздувшиеся на шее лейтенанта. Он пропускал через уши этот нелепый шум, похожий на досадное жужжание, и всеми силами пытался заставить непослушное тело повернуться назад.
А когда он собрался с мужеством и обернулся, то понял, что лучше бы этого не следовало делать. По крайней мере прямо так, сию секунду. Потому что Надя Ван Гог встретила взгляд мужа.
Ее лицо вдруг перекосилось, поплыло, будто восковая маска или физиономия румяного снеговика, прислоненного к печке… Коваль чувствовал необходимость что-то сделать, что-то ей сказать или перестать смотреть тем остановившимся взглядом, который он никак не мог заставить двигаться… Будто кто-то схватил сзади, за затылок, металлической клешней и стянул кожу так, что не было сил приоткрыть рот и даже вдохнуть.
– Лекаря! - кричали позади него и толкали, и кто-то пробежал по ногам, и дергали за рукав, и знакомые лица наклонялись близко, брызгали слюной, повторяли что-то важное, а тигр лизал ладонь, а потом лизал в ухо…
– Нет! - крикнул он вдогонку военным. - Нет, я сказал!
– Надо брать их, пока не разбежались! - Теперь здесь оказался и старший Абашидзе, и Левушка, и еще куча народу, весь Малый круг, и под окнами цокали копыта конницы…
– Всю слободку кавказников я приказал окружить! - на скулах Абашидзе играли желваки.
Коваль посмотрел в угол, туда, где над бьющейся в истерике женой метались подручные мамы Роны, и внезапно представил себе, как непросто далось грузину такое решение.
– Прикажи запалить мечети, командир! - с Даляра, в буквальном смысле слова, летели клочья пены.
"Коля, Колечка… - чувствуя, как щемящей тоской сжимается сердце, подумал губернатор. - Они все для меня лично, преданы, и любят, и ценят… Но ни хрена не думают о людях…"
– Нет! Стойте! - повторил он, уже почти спокойным голосом, только внутри всё дрожало, как выкинутый из кастрюли студень. Внутри всё было изрублено в капусту… - Никого не трогать! Следствие передать Судебной палате, чтобы всё вели клерки, как обычное убийство.
– Но командир!..
– Смерть ублюдкам!
– Как ты теперь в Казань-то?..
– Никого не трогать без суда! - прошептал он, недоумевая, почему так трудно стоять. - Они только и ждут, чтобы мы начали жечь мечети, неужели непонятно? Если узнаю о самоуправстве, генералов первых повешу, слышите?!..
Теперь ждать нечего, готовьте посольство к хану!
26. КАЗАНЬ - ГОРОД ХЛЕБНЫЙ
Эльсур Халитов принимал гостя на мягких подушках у подножия Золотого трона. Спускавшиеся с потолка тяжелые ковры разделяли залу на несколько комнат. Сюда не доносился грохот повозок и крики базарных торговцев. В зарешеченное окно Артур видел спускавшуюся к арке кремля недавно мощеную дорогу и остатки памятника Мусы Джалиля. Народный герой лежал на боку, так и не сумев разорвать цепи фашистских мучителей. По дорожке, щеголяя парадными костюмами, гарцевали десятка два гвардейцев из личной охраны хана. Подальше, на пустыре, тренировалась целая сотня кавалеристов. Они разгонялись и поочередно старались на скаку разрубить укрепленные на палках арбузы.
Казанский кремль почти не пострадал в годы катастрофы. Само собой, что не осталось целых окон, лопнули все коммуникации, провалился асфальт, и на развалинах сгоревших зданий буйной порослью зеленели кусты, но основные строения сохранились прекрасно.
Трон не был золотым, но близко соответствовал. За следующим ковром, в угловом помещении, помещалась обширная библиотека, куда тащили книги со всего города. Халитов справедливо гордился тем, что свободно изъясняется на четырех языках и разбирает арабскую письменность. Последнее обстоятельство придавало ему колоссальный вес в глазах соратников. В результате последнего дворцового переворота со стен кремля были сброшены в Волгу сотни полторы противников нового хана, и никто из них читать не умел.
Начитавшись первоисточников, нынешний хозяин Казани решил, что принимать подданных следует на возвышении, укрытом золотыми одеялами, и вообще, надо собрать во дворце как можно больше блестящих предметов. Как ни странно, слово "орда" ему не пришлось по вкусу, хотя особо ярые знатоки старины советовали вернуться к основам…
– Ну, еще раз салям, Эльсур, - сказал Коваль, когда руководители двух городов, наконец, остались одни.
– Мира тебе, - в тон отвечал хан. - Выпить нет. Барана уже жарят. Сыр и фрукты кушай, а?
– От сыра не откажусь. Надя мне говорила, что сыр у тебя знатный, - осторожно запустил первый крючок губернатор.
– Сыр превосходный, - степенно кивнул хозяин. - Кстати, как супруги здоровье? Самые теплые ей пожелания передавай. Мои женщины халат для нее сшили. Захватить не забудь, а? Зимы у вас холодные…
– Непременно! А Надя велела кланяться и передает твоим девочкам… - Артур продолжал произносить казенные любезности и с нарастающим раздражением думал о том, что ждет политиков лет через двадцать. Уже сейчас душные щупальца этикета начали привычно сжиматься вокруг горла, не позволяя сделать шаг в сторону, и совсем скоро руководители, как это было до Большой смерти, превратятся в говорящие придатки своего аппарата…
– О твоем горе мне сказали, - Халитов сделал серьезное лицо и погладил гостя по руке, что означало высшее проявление сочуствия.
– Благодарю, Эльсур, можешь ничего не говорить.
– Могу не говорить. Но скажу, а? Ведь ты же ждешь, чтобы я сказал.
– Ты мудрый человек, не зря тебя хвалят.
– Разве я мудрый, Артур? Я просто хитрый. Немножко хитрее других, немножко больше удачи. Честно тебе скажу, а? Я грустил, когда о твоей потере узнал. Это больно, я знаю… Две дочки маленькие у меня умерли. Но я не сильно грустил. Не успел им даже дать имена. Не знаю, если бы погиб взрослый сын…
– Спасибо, Эльсур, я верю тебе.
– Это тебе я благодарен, - краем губ улыбнулся хан.
– За что? - счел нужным удивиться Коваль. Внезапно он обнаружил, что возведенная с такой тщательностью изгородь между ним и угасающей стихнувшей болью снова готова проломиться и выпустить боль наружу. Он знал, что этот разговор состоится и что впереди будут еще разговоры и соболезнования, и притворные, печальные мины, и… Никуда от этого словоблудия не уйти: Николай был не просто ребенком, а частью политики, и даже посмертно его придется делить, или хранить, как тайную карту в рукаве…
Но Халитов не лил притворных слов. Он понимал ситуацию слишком хорошо.
– Спасибо, что выход гневу не дал, а? - хан смотрел прямо в глаза, что тоже являлось порядочной редкостью. - Памятью отца клянусь, Артур. Если бы я что-то узнал заранее, хоть один намек… Ты бы первый от меня услышал.
Этих слов было Ковалю достаточно. Пока достаточно, хотя карта с именем мальчика еще долго останется в рукаве. Пусть побаиваются, доверять нельзя никому…
Сегодня хан клянется, что не имел к преступлению никакого отношения, и счастлив, что не тронули питерскую диаспору татар, а завтра он может решить, что не обязан делиться информацией. Нельзя ему дать успокоиться, нельзя, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Он не боится питерских гарнизонов, но хорошо представляет, как сильна может быть кровная месть…
А потому пусть боится. Тем более что так его легче разговорить…
Губернатор первого по значению и военной мощи русского города был для хана дорогим гостем. И только слепой мог не заметить этого. За пятьдесят верст от города, при повороте на бывшую московскую трассу, губернаторский обоз встречал кавалерийский полк. От обилия украшений, серебряных попон, бантов и кистей, расшитых золотом штандартов рябило в глазах. Конница выстроилась в плотные шеренги и, сверкая саблями, сопровождала экипажи до самого кремля. При въезде в город несколько раз шарахнули из пушек, и к Артуру присоединились трое высших чиновников хана. За крепостными рвами Коваля встречали муфтий и генерал от кавалерии. В приятных беседах, ловко уклоняясь от скользких тем, гостей проводили до ворот крепости.
Коваль оценил масштабы строек и вполне искренне похвалил захватывающий вид с холма. Строил Халитов немного, по большей части разбирал завалы, но уже за это ему можно было поставить памятник. Потому что старая, деревянная часть города поджигалась мятежниками при каждом перевороте с завидной регулярностью. Хан, видимо, рассудил, что избавившись от горючих построек, можно надеяться на долгое, счастливое правление.
За последние годы он придумал еще несколько занятных трюков, принесших долгожданный покой. Предшественник Халитова совершенно упустил из виду такой первостепенный рычаг, как родственные связи. Он был тоже грамотным, начитался древних книжек и объявил себя президентом Татарстана. Наверное, из неактуальной, устаревшей периодики он почерпнул вредную мысль, что замов надо назначать из числа людей честных и независимых…
