Андрей Бондаренко - Карибская эскапада

— А ещё — за Любовь! И за детей наших будущих!

И смотрит на Лёху лукаво, с подначкой, а тот только ресницами удивлённо хлопает — дурак дураком.

— Ура! Ура! — все радостно завопили, даже в воздух постреляли немного — но, от души.

Нуру, меж тем, улыбаясь широко и радушно, к Мари подошла, котелок с вином ей протягивая:

— Отведайте, милая Мари этого славного вина! От души предлагаю! Дикая слива в наших краях — символ Любви искренней, большой, до гроба!

Мари котелок с вином в руки взяла, неотрывно на Бернда глядя, приготовилась несколько слов сказать,

Но — не успела.

Нуру ловко кинжал из ножен выхватила, и ударила Мари — под сердце.

Быстро всё так получилось, никто помешать ей не сумел.

Какой же я дурак, нет, даже не дурак — сволочь последняя!

Знал же, на уровне подсознанья, — не кончится это добром.

Как же — голливудских фильмов — досыта насмотрелся. У них там как: кончается, вроде, история романтическая — полным хэппи-эндом, главные Герой и Героиня — целуются, и тут, из под обломков здания, какого разрушенного — мерзкий Монстр, убитый уже много раз, поднимается, и, Герою, либо — Героине — в спину подло стреляет…

Знал ведь всё, а не досмотрел! Предлагала же Айна тогда: убить эту Нуру сразу, пакости не дожидаясь, — не послушал, слюнтяй хренов!

Нуру тут же на части порвали, конечно. Первой Айна свой нож метнула — веер серебристый в воздухе прожужжал, у Нуру из горла фонтан кровавый забил. Я револьвер свой в убийцу подлую разрядил, Лёха — обойму Калашникова, остальные….

Порвать порвали, а толку?

Хрипит Мари, стонет протяжно — практически воет.

Посмотрел, нож то неглубоко совсем вошёл, да и сердца, судя по всему, не задел, может подвох какой имеется?

Джек Негро подошёл, с мёртвого тела Нуру ножны снял, понюхал — в лице переменился.

— Плохо всё совсем, — голосом дрожащим говорит, Это — яд «бозанко», страшный, смертельный!

Айна ножны в руках повертела, подтверждает:

— Да, «бозанко» — страшная штука, придуманная пару тысяч лет назад — ради интересов серьёзных — насквозь. От него нет спасения, человек, которому он в кровь попал, — умирает долго, в мучениях страшных…..

Осторожно кинжал из груди Мари вытащили, рану перекисью водорода промыли, спиртом разведённым, мазью Вишневского намазали — вдруг, вытянет яд, перевязали тщательно, в палатку, наспех поставленную, перенесли.

А Мари всё хуже и хуже, уже не стонет — кричит страшно, глаза закатились, пена на губах зелёная пузырится.

Бернд непрерывно носил в палатку к умиряющей сосуды с разными отварами, орал на всех подряд, пинал мулов — под ноги подвернувшихся, и — плакал — без остановки.

Всё правильно — как тут не плакать?

Сам во всём виноват: слонялся — сперва по джунглям и предгорьям Карибии, потом — по Средиземью этому подземному. И все, включая его отца — доктора Мюллера, сгоревшего заживо несколько дней назад, все — оставили надежду, в глубине души, — Бернда найти.

И только Мари, его жена, только она — верила, и тащила нас всех за собой — до конца…..

Сидим с Лёхой, перекуриваем, Айна рядышком пристроилась с подветренной стороны — чтобы дымом табачным не дышать. Молодец, о здоровье будущего ребёнка заботится!

Бернд подходит, седой, постаревший, уже не плачет — строгий такой.

Сигарету достал, закурил, и говорит — голосом бесцветным, мёртвым:

— Ей всё хуже становится. Щёки уже ввалились, почернели, волосы выпадают. Не могу я на это смотреть больше. Может — кто-нибудь из вас, а? Я сам — не смогу……

Переглянулись мы с Лёхой, сразу поняли — о чём это он. Молчим, глаза отводим.

— У Джедди — Огнин, — Айна неожиданно вмешивается, — Это очень сильный талисман — мне бабушка рассказывала. Есть у чиго древнее Поверье: если над умирающим "молитву смерти" прочесть, и Огнином его губ коснуться, то он либо выздоровеет — если Судьбе это угодно, либо — умрёт, тихо без мучений.

Вынесли Мари из палатки, на траву уложили. Страшно на неё было смотреть — мумия живая, почерневшая, кричащая от боли беспрестанно.

Все вокруг неё встали, Джедди вперёд вышел, Огнин с шеи снял, в ладони зажал.

Глаза в небо устремил, и прочёл молитву, ту — которой его дон Романо, тогда — в Сан-Анхелино, научил:

Черный снег. Хрустальные слезы.Хрустальные слезы на черном снегу.Но это еще не конец, нет.Мир еще осязаем. И слышна еще печальная свирель.Но вот хрустальные капли мутнеют, трескаются и превращаются в серую пыль.Светлая музыка стихает.Остается только черный снег.И звенящая тишина.

Коснулся хоббит её губ медальоном, все в немом ожидании замерли.

Чудо случилось, или — совпадение простое?

Как бы там ни было, но кричать Мари перестала, лицо её изменилось совершенно: щёки порозовели, нос вытянулся, голубые глаза открылись широко — просто огромными стали, волосы густые — платиной отливают. Прекрасное такое лицо, красоты неземной, ангельское просто. Грудь мерно поднимается и опадает — дышит, жива значит.

Но, чувствовалось, что это временно, не взаправду, наоборот — Смерть к ней ещё ближе подобралась. Мне даже — страшно стало, словно к чему-то запретному, запрещённому, прикоснулся.

— Что это? — Бернд шепчет, — Что это такое? Кто мне объяснит?

— Она уже умерла, — Айна отвечает, — Только заклятие полностью сработает на рассвете, когда солнце взойдёт…..

Глава двадцать третья

Путь домой

К рассвету мы у костра втроём остались: я, Бернд и Мари. Или — уже только вдвоём?

Лёха с Айной, основную часть индейцев с собой прихватив, на запад ушли — с Эскобаром разбираться, Мэлви с напарником на самый высокий холм отправились — в случае появления противника костёр сигнальный должны зажечь, остальная часть отряда домой отправились, в Сан-Анхелино.

В ожидание рассвета мы с Берндом вырыли глубокую могилу. И лопаты имелись в наличие, но копали только ножами — словно некий рыцарский ритуал соблюдая.

Выкопали, сели на краюшке, свесили в яму ноги, закурили, глядя на небо.

Солнце ещё — где-то спало — за линией Горизонта.

Но, на востоке уже образовался светлый Нимб, оттесняющий Тьму по всем фронтам — куда-то к единому центру, разбившему свои шатры где-то там — на Северо-западе, в отрогах Синих Гор.

Чирикали какие-то местные птички, в ручье плескались рыбёшки, приветствуя каждым своим ударом хвоста по воде — предстоящую Зарю.

— Прямо как у Ремарка в "Трёх товарищах", — прошептал Бернд, — "Пат умерла на рассвете". Там Пат умерла, тихо и незаметно — как будто колодезная вода в деревянном ведре — тонкой корочкой льда покрылась… А — здесь?