Светлана Крушина - Северный пес

И все-таки, Грэм не любил эту страну. Не любил с тех времен, как первый раз попал сюда, проездом, еще тринадцать или четырнадцать лет назад. Тогда друг на друга наложились сразу несколько факторов — и его тогдашнее настроение, этакая юношеская злость на все и вся, и сама атмосфера в королевстве, только-только приходящем в себя после эпидемии чумы. Первое впечатление оказалось стойким. Даже сейчас, когда Лигия снова стала процветающим королевством, а в Грэме не осталось и капли юношеских настроений, он так и не смог заставить себя относиться к этой стране по-другому. Относиться хорошо. Может быть, теперь играл роль тот факт, что будущим правителем Лигии был Ричард? Тот самый, которого предпочла Ванда…

Осенью, вернувшись из Стеклянного дворца в свой замок, Грэм был близок к тому, чтобы перерезать себе горло. Семь лет жизнь в нем поддерживала исключительно надежда, что когда-нибудь он разыщет Ванду, сможет подняться до ее положения, и тогда уже ничто не сможет помешать им. Впрочем, он не заглядывал дальше той минуты, когда они с ней останутся вдвоем и, наверное, напрасно. Ибо эта минута пришла и ушла, и ничего, абсолютно ничего не изменилось. Ванда вернулась в объятия жениха, а он снова остался один.

Два дня он просидел в склепе, а когда вышел оттуда с твердым намерением сегодня же вечером вернуться туда уже навечно и упокоиться, наконец, рядом с сестрой, у входа его встретила Камилла. Поджидала ли она его специально, или оказалась там случайно, он так и не узнал, но факт оставался фактом. Она взглянула на его побелевшее, совершенно мертвое лицо, и поняла, что дело нечисто.

Нет, он так и не рассказал ей, что произошло, и уж конечно не поведал о своих намерениях, но Камилле слов не требовалось, ей вполне хватало женского чутья. Она пришла с ним в дом и, хотя он не приглашал ее задержаться, она осталась и с полчаса просидела в его спальне. Этого времени хватило ей, чтобы понять — Грэм намерен свести счеты с жизнью. Она не стала говорить прочувствованных речей, или устраивать душещипательные сцены со слезами, или читать нотации. У нее были свои методы.

И благодаря им Грэм не перерезал себе горло, как намеревался, и склеп не принял нового мертвеца. Правда, всю зиму Грэм практически не выходил дальше ворот парка, и даже слуги и домочадцы почти не видели его. Чему и были очень рады, потому что вид у него в те дни был устрашающий — посеревший и осунувшийся, с запавшими злющими глазами и искривленными губами, он бесшумно передвигался по дому, как призрак. Даже вездесущий Мэнни частенько терял его из виду. Впрочем, он тоже старался не слишком часто беспокоить своего дядюшку. Он был мал, но сумел понять, что той праздничной ночью в Медее произошел какой-то перелом.

Камилла тоже не стремилась часто попадать в поле его зрения. Она была женщиной рассудительной и не склонной к истерическим припадкам, и как должное приняла факт, что отношениям их, какими бы они ни были, пришел конец. Если она и расстроилась, то она ничем не показывала этого. В любом случае, в ту зиму Грэм был отвратнейшим собеседником. Он предпочитал проводить время один, а точнее, в компании с кувшином вина. Он пил так много, как не пил никогда в жизни, но единственным эффектом этого самого настоящего запоя было лишь окончательно испорченное настроение. Желанное забытье не приходило.

Потом пришла весна, умерла старая княгиня. После тихих похорон Нинель, не попрощавшись, собрала вещички и отбыла в свое поместье, к детям. В замке остались лишь Грэм с Мэнни и несколько человек слуг — Укон, Николас, Элис. Дом медленно умирал, а вместе с ним умирал и княжеский род Соло. Жилым осталось одно крыло дома, то, в котором находились спальни Грэма и Мэнни, столовая, комнаты слуг и несколько подсобных помещений. Остальные части здания Грэм приказал закрыть.

Он уже подумывал, не перебраться ли в малое поместье — там и дом не такой огромный, и для мальчишки найдется более интересная компания, чем в Ваандерхельме; деревень в тамошней округе на порядок больше. Правда, что там делать, он не имел ни малейшего понятия. Медленно умирать? Но он не хотел такой смерти. С другой стороны, он не видел причин для жизни. Вот только Мэнни…

Но мальчишка, как стаял снег, чаще бывал теперь в деревне, чем в замке. Там он нашел себе приятелей и играл с ними. Грэм не запрещал общаться с деревенскими. Несомненно, с ровесниками ему гораздо интереснее, чем с ним…

В малое поместье он так и не переехал.

Укон оставалась единственной, кто не шарахался от него, и когда он, наконец, стал вести себя более или менее как живой человек, а не как зомби, и после долгого-долгого перерыва пришел к ней на кухню — просто посидеть у огня, — она сама, первая завела разговор.

— Не дело это, сударь, совсем не дело, — проговорила она ворчливо, с усердием разминая тесто на большом дубовом столе. — Что ж вы делаете-то, а?

— Ты про что, Укон? — немного удивился Грэм. Он сидел перед очагом, склонившись вперед и протянув к пламени руки. Укон стояла у него за спиной, но он не повернул головы.

— Я про то, что негоже жить так, как вы живете. Был бы жив ваш батюшка, он бы не одобрил.

— Еще бы, — едва слышно вздохнул Грэм. — А то и прогнал бы взашей.

— Вот и я о том же, — Укон оставила тесто в покое и, уперев в бока обсыпанные мукой руки, встала перед ним, загородив огонь. Грэму волей или неволей пришлось посмотреть на нее. Добродушное обычно лицо ее выражало крайнюю степень неодобрения. — Где это видано — сидеть целыми днями, ровно сыч, и вино цедить? Дом забросили, парк, хозяйство все; мальчишка беспризорный шатается. И никто у вас не бывает, даже дама приходить перестала, и вы ни к кому не ходите. Разве ж так можно?

— Наверное, нельзя. Но что ж делать?

— Жениться вам надо.

— Жениться… — Грэм невесело усмехнулся и опустил глаза. — Да разве ж пойдет кто за меня? А, Укон?

— А то нет! — кухарка и не думала сдаваться. — Чем вы хуже остальных господ?

— Может, и не хуже, да из другого теста.

— Это верно, из другого. Так и что ж? Вы подумайте крепко, сударь. А то ведь вы последний в роду, помрете вы — и не останется больше князей Соло-то…

А ведь и в самом деле, подумал тогда Грэм, я последний. Дети Нинели носят фамилию ее мужа, а Мэнни… если разобраться да хорошенько посмотреть на него, то сразу станет ясно, что он больше сын Роджера, чем Гаты. Крови Соло в нем и есть всего ничего.

Грэму не хотелось бы, чтобы род Соло прекратил свое существование, но и мысль о женитьбе его не слишком грела. Брать в жены абы кого он не хотел; кроме того, что бы там ни говорила Укон, ни одна знатное семейство не отдаст за него свою дочь. Да, он богат и знатен, но он чужак. Его отца в округе знали и уважали; может быть, кто-нибудь даже вспомнит и его самого, точнее — язвительного молодого княжича, каким он был шестнадцать лет назад. Но принять его — не примут. Ни за что. Слишком темное прошлое стоит за ним…