Линн Абби - Взлет и Падение Короля-Дракона

— А теперь вон! — прорычал Палач-Дварфов из Эбе своим собственным голосом.

Хаману стряхнул с себя заклинание. С сотнями человеческих смертей, которые он все еще ощущал на своем драконьем языке, и насмешками Виндривера, все еще звенящих в его ухе, он умолял Борса, опять открыв свое сознание: — Дай мне показать тебе-

— Я видел достаточно.

Потеряв терпение и поняв, что спокойные уговоры — противные его природе — не приведут ни к чему, Хаману широко развел руки. Борс приготовил другое заклинание, но прежде, чем он успел применить его, Хаману выпустил на него свое заклинание. Воздух между худым королем Урика и белокурым человеком полыхнул ярчайшей вспышкой, когда Хаману обнаружил умирающих ветеранов, чью жизненную энергию Борс использовал для своего заклинания. Он аннигилировал их, тем способом, который ему показал Раджаат, и Борс почувствовал эхо их смертей. Когда свет погас, Палач-Дварфов стоял, держась рукой за грудь, а в его армии завывали гонги, подавая сигнал «опасность».

С рукой, все еще прижатой к сердцу, Борс отвернулся от Хаману и взглянул на свой встревоженный лагерь. — Я чувствовал, как они умирают и не мог остановить это. Если бы я попытался, ты бы выпил мою жизненную сущность, тоже. — Он опустил руку и повернулся к Хаману. — Что же ты такое?

— Последний Доблестный Воин Раджаата: Сжигатель-Троллей. Аннигилятор всего человечества. Я выиграю, — повторил Хаману свое более раннее утверждение. — Если начну войну. А если я не начну, он сделает другого, который начнет.

— Черная Линза? Ты делаешь это с ее помощью? Ты связан с ней как-то иначе, чем мы все?

— Я не спрашивал, а сам он меня не просветил. Может быть это Линза. Иногда я думаю, что это солнце. Это было во мне с самого начала, но до сегодняшнего дня я не знал, как использовать это.

Хаману в третий раз открыл свое сознание, и на этот раз Борс увидел, как Раджаат посещает Урик: сотни людей, аннигилированных в одно мгновение, с одним вздохом. От них не осталось ничего, даже пятнышка сажи или пепла на дворцовых полах.

Борс начал ругаться так, как ругаются ветераны: от всего сердца и совершенно бессильно.

Хаману прервал его. — Он сказал, что человечество должно быть вычищено, потому что мы все деформированы, испорчены. Он хочет вернуть очищенный Атхас халфлингам. Он сказал, что этот мир принадлежит им, не нам.

— Он безумен.

— Да-а, а потом он скорее всего вычистит и халфлингов, тоже. Единственный вопрос, который стоит того, чтобы его задать, можем ли мы остановить его? Я могу сопротивляться ему, неподчиняться ему, но я не могу остановить его, по меньшей мере в одиночку. Вот если бы мы все вместе напали на него…

— Ты то выживешь, — быстро ответил Борс, застарелое недоверие вспыхнуло в его глазах. — Ты будешь лежать и ждать, пока не останешься последним.

— И тогда он убьет меня, а потом найдет кого-нибудь другого, который аннигилирует человечество. А может быть и нескольких. Какую цену ты готов заплатить за это?

Борс не говорил и не двигался.

— Да начни же наконец думать, ты, Доблестный Воин. Он, скорее всего, уже ищет другого сына фермера, прямо сейчас. Может быть, что на этот раз он возьмет кого-нибудь из твоей армии. А может быть, что он уже выхватил бедолагу и ведет его по ступенькам в свою трижды проклятую белую башню.

— Нет, не может быть. Ты же сам видел, как это происходит. Он нуждается в нас-

— Нуждался.

Еще одно ругательство, потом Борс повернулся и взглянул на полуразрушенные башни Кемалока. — Пять дней. Если наше дело продлится дольше, коротышки разбегутся по щелям, осаду можно снимать.

Борс дал себе слишком короткое время для свержения Принесшего-Войну.

— Тебе придется быть очень убедительным, — сказал Хаману. — С кого ты начнешь?

— С Сильвы, — без колебания ответил Борс.

Хаману внутренне удивился. Лично он оставил бы красноволосую Кару-Фей и искусительницу Доблестных Воинов напоследок. Но он прошел так много только для того, чтобы заручиться помощью Борса, поэтому Хаману сохранил свое мнение при себе, пока Палач-Дварфов отдавал приказы своим высшим офицерам, объясняя им как продолжать осаду, пока его не будет.

С того дня, как Доблестные Воины выпили кровь друг друга в тени белой башни Раджаата, Сильва постоянно приглашала Хаману посетить ее убежище. Эти приглашения стали более частыми и более откровенными с того времени, как он покончил с троллями и занял место среди Доблестных Воинов, одержавших окончательные победы. Ее послания стали особенно настойчивыми с тех пор, как он завладел Уриком и начал преобразовывать пыльный маленький городок в столицу района.

Они соседи, писала Сильва на обыкновенных листах пергамента, которые ее миньоны приносили к воротам Урика, или шептала в загадочной, наполненной запахом мускуса тишине, которая время от времени возникла в самую полночь в разных уголках его скромного дворца. Они должны получше узнать друг друга. Они должны заключить союз, и тогда, обещала Сильва, они и их города будут непобедимы.

Хаману не обращал внимания ни на одну из ее попыток. Он не забыл противного сочетания страсности и презрения, с которой она когда-то глядела на него, в тот единственный раз, когда они стояли лицом к лицу. Он не хотел иметь ничего общего ни с ней, ни с ее приглашениями.

Однако у сына фермера отвисла челюсть, когда Борс привел его из Серости в алебастровый дворик, и он начал сомневаться, правильно ли он поступает, оставляя свой дворец скромным и неукрашенным. Музыкальные фонтаны, цветы, поющие птицы, изобилие людей, одетых в блестящие одежды из цветного шелка…он никогда даже не мог себе вообразить подобные вещи. Сильва очистила Атхас от фей, потом поселилась в древнем городе Ярамуке, где бесцельно проводила дни и года, управляя покорными гражданами из своего роскошного дворца. Хаману покачал головой и поменял свою внешность так, чтобы соответствовать окружавшей его роскоши — по меньшей мере он надеялся, что она соответствует.

Сильва приветствовала Борса тепло и фамильярно; Хаману без труда установил, что их знакомство была старым и интимным. Зато его она приветствовала как кес'трекела, только что свалившегося с трупа.

— Ты будешь пировать со мной? — спросила она, ее губы были около его уха, руки погладили его волосы.

Губы, уши, руки, волосы — даже крепкие мышцы на задней поверхности шеи Хаману — все было иллюзией, но даже под покровом этих иллюзий Доблестные Воины Раджаата оставались мужчинами и женщинами. Сам Хаману, по меньшей мере, знал, что он остался мужчиной. Он помнил все мгновения любви в руках Дорин; и в руках Джикканы, тоже; и редких других женщин в его смертные годы. После того, как Раджаат сделал его Доблестным Воином, он, на тяжком опыте, узнал, что существуют смертельные пределы для иллюзии. Здоровое бессмертие Сильвы увлекло его своими опасными возможностями.