Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

Кору сжимает кулаки. В её глазах горит мрачное пламя — готова в бой и мстить хоть сию минуту, но вдруг спохватывается, смаргивает ненависть и страсть. Остаётся страдающая женщина.

— Не смей, командир. Нам ещё надо победить… мне ещё ребёнка надо…

На расстеленном алом шёлке из какой-то разгромленной лавки лежат рядом Шуху и Чикру. Чикру я ничем не смог помочь, совсем — она умерла мучительно, но быстро; Ри-Ё и Кирри обломали свисавшие через забор ветки цветущего миндаля, чтобы по-кшинасски прикрыть цветами жуткую рану у неё в животе. Любимый командир Чикру убит наповал. Затылка у него нет, а пулевая дырочка во лбу кажется крохотной, совсем не смертельной — не безобразит спокойное лицо.

Мы многих потеряли. А Мидоху где-то пропал с концами — то ли не может найти врача в перепуганном затаившемся городе, то ли убит или в плен попал. А мне нужна помощь профессионала — я вправляю выбитые суставы, накладываю импровизированные шины на переломы, но не умею извлекать пули…

И тут подходит Марина. С ней высокий худой парень, кудрявая вороная грива по плечи, тонкое, умное, совсем девичье лицо, внимательный взгляд — полуодет, в одной рубахе, засунутой под ремень. На плече торбочка.

— Дорогой Ник, — говорит А-Рин, — я нашла вам хирурга. Ваш гонец пропал — и я решила его заменить.

— Я — Инту, — говорит хирург, и голос у него высоковат для бойца. Бесплотный. Очень по-лянчински: какой-нибудь полульвёнок, которому запрещены претензии, но слишком умный, чтобы делать его «игрушкой».

— Спасибо, — говорю я.

— Инту, тут Маленький Львёнок! — тут же говорит Кору.

— Хорошо, — говорит Инту. — Мне нужен свет.

Да, он — профи. Ему тащат факелы, но он мотает головой и велит зажечь зеркальные фонарики со свечами внутри с дверей ближайших лавок и размещает их наивыгоднейшим образом. Он разворачивает кожаный чехол для инструментов и протирает длинные тонкие пальцы шариком сулемы — местный способ дезинфекции. Осматривает Элсу, с тенью улыбки говорит:

— Всё равно, что вырвать зуб, не больнее, не опаснее. Держись за что-нибудь, Львёнок, — и извлекает пулю в фонтанчике крови в течение трёх минут максимум, а после обрабатывает рану, быстро и чётко. Элсу делает осторожный вдох. — Всё, дышишь. Теперь молись Творцу, Львёнок, — и поворачивается ко мне. — Кто ещё?

Элсу смотрит на него с тихой признательностью. Кору, просияв, хватает его за плечо, тянется, кажется, поцеловать в щёку — Инту спокойно, методично как-то, убирает её руку, отстраняется от губ.

— Не касайся без нужды.

Глаза лянчинцев потрясённо распахиваются, даже рты приоткрываются. Элсу шепчет:

— Брат, ты — синий страж?!

У меня тоже отвисает челюсть. Ну да, вот где я видел такие лица — недоделанная валькирия, какой-то особый обряд синих… ничего себе!

Инту кивает согласно.

— Не болтай, Львёнок. Лежи спокойно, — протирает инструменты кусочком чистой ткани и сулемовым шариком. — Творец над нами, мы все — его дети.

Мне приходит в голову дикая мысль: он — один из синих диверсантов, следивших за нами с крыши! Где-то бросил свою куртку с капюшоном, которая характерна в глазах местных жителей, как монашеская ряса! Он тут с какой-то странной, но определённой целью — и она нам вовсе не враждебна, эта цель.

А Инту, тем временем, осматривает девочку-шаоя, рабыню, видимо, освобождённую этой ночью — поймавшую пулю в плечо. Оперирует так же точно, быстро и аккуратно; я ему тихонько завидую. У этого парня, похоже, приличный опыт военной хирургии.

— Спасибо, брат, — говорит шаоя.

— Молись Творцу, как можешь, — отвечает он всё с той же неуловимой тенью улыбки. — Благодари его. Заблуждение Отец простит, ошибку простит — грех не простит. Кто ещё?

— Ты что делаешь среди предателей, синий?! — спрашивает дворцовый волк с обожжённым лицом и шеей. Ему очень больно и он в ярости, хоть и снижает голос.

Я хочу дать ему обезболивающего, но он шарахается от моей руки с шприц-тюбиком.

— Я следую Путём, — невозмутимо говорит Инту. — Ищу бесспорную истину, опровергаю ложные истины, выполняю приказ моего Наимудрейшего Наставника. Тебе нужна помощь?

Волк бросает свирепый взгляд.

— Не от таких, как вы!

Инту чуть пожимает плечами и переключается на юного нори-оки, который убирает окровавленную тряпку с раны, показывая больное место с детской доверчивостью. Лянчинцы не принимают пустынных кочевников-варваров всерьёз — но не Инту.

— И ты придёшь к истине, — говорит он, не слишком заботясь о том, чтобы пациент его понял. — Свобода — часть истины, тебе повезло.

Я замораживаю ожоги девочке-рабыне, одной из тех, кого хотели сжечь вместе с бараком для выставляемых на продажу — и наблюдаю за Инту. Впервые вижу так близко легендарного синего стража: монах — крайне любопытная личность. Я представлял синих иначе.

Анну, похоже, доложили. Он подходит, мрачно смотрит на Инту, сидящего на коленях, сверху вниз.

— Тебя послал Дракон?

— Меня послал Наимудрейший Бэру, — говорит Инту, поднимая глаза. — К рассвету я вернусь к нему, если на то будет воля Творца. На рассвете будет бой, Анну. Сюда перевезут пушки из Дворца, чтобы покончить с вами — думай, что делать. Творец глядит на тебя.

Анну протягивает руку, чтобы поднять Инту за одежду; монах отстраняется, встаёт.

— Ты знаешь о… о северянине, который должен быть в Цитадели? — спрашивает Анну.

Инту кивает.

— Северянин в Цитадели. Молись Отцу, Анну — скоро мы все узнаем истину, — и, повернувшись ко мне, спрашивает. — Больше нет раненых, которым нужен именно я, Ник?

— Пока нет, — говорю я. — Но лучше бы ты остался, если утром будет бой.

— Молись Творцу, — отвечает он. — Прости меня. Мне надо уйти.

У него такой спокойный, строгий и непререкаемый тон, что никто, даже Анну, не возражает. Инту сворачивает своё имущество в торбочку, закидывает её на плечо и уходит в темноту. Его не останавливают.

Анну смотрит на звезду Элавиль, стоящую над луной в чёрных хрустальных небесах.

Бэру рубился с Киану, любимым спарринг-партнёром, не только братом, но и старым другом.

Невозможно всё время держать собственную душу на цепи: полутренировочные, полушутливые поединки по уставу Синей Цитадели уже незапамятные годы были признанным способом и выражения чувств, и нервной разгрузки. Единственным способом, впрочем. Единственным человеческим в жизни бойцов-ангелов, полезной тренировкой, простительной слабостью, обозначением братской любви.

Кроме боевой формы, особенно необходимой телу, начинающему забывать о юности, Бэру брал из этих боёв на палках или деревянных мечах и парадоксальную пищу для духа — особую близость душ, касающихся друг друга в миг, когда скрещиваются клинки. Спарринги превращали отношения бойцов между собой в нерушимую связь, бестелесную, но бестелесность синих стражей только очищала священный союз поединка от примеси похоти.