Игорь Вагант - Монастырь

Герцогу немного полегчало. Пошатываясь, он подошел к купели, в которой еще оставалась вода. Встал на колени и засунул туда голову. Плескался долго, с остервенением скреб щеки и тер глаза.

Мокрые длинные волосы облепили его плечи, борода отчаянно чесалась. Дерьмо. Неделя в походе, а уже весь завшивел.

Теодрик поднялся и потряс головой, издав фырканье наподобие лошадиного.

– Гунрих! – рявкнул он.

На пороге шатра тут же возникла коренастая фигура, затянутая в черное.

– Пива! И скажи Луайне, чтобы горячей воды натаскала. Нет, пусть приберется тут сначала.

Черный человек поклонился и, не сказав ни слова, исчез.

Как был голышом, Теодрик плюхнулся в просторное деревянное кресло, обложенное подушками.

Гунрих появился почти сразу же. Немногословный, уже в летах слуга знал, что надо господину. На подносе стояла кружка светлого пива, рюмка крепкой настойки и плошка с острой похлебкой из баранины.

Не торопясь, слуга поставил поднос на столик и придвинул его ближе к герцогу. Тот одним глотком осушил почти половину кружки и только потом заметил, что Гунрих стоит рядом, потирая руки. Эта его привычка несколько раздражала Теодрика.

– Ну? – буркнул он.

– Девчонка свободная была. Солдаты шепчутся.

Герцог сжал губы, набычившись. Искоса посмотрел на оставшееся с вечера большое мокрое пятно на ковре. Зря он вчера вспылил, хотя, с другой стороны, девка сама виновата. Не приложила стараний, а значит, наказание заслужила.

– Какое их собачье дело?

Гунрих неопределенно пожал плечами. Его жесткое в морщинах лицо ничего не выражало.

– Раз купил, значит, не свободная, – сказал герцог.

Слуга опять пожал плечами.

– В землях Когаров, говорят, такое против обычаев.

Теодрик громыхнул кружкой об стол.

– Земли Когаров, похоже, слишком долго жили без господина. Пусть те, кто шепчутся, скажут мне, что хотят, в лицо. Понятно?

Гунрих молча кивнул и ушел.

Теодрик посидел еще немного, тихо гневаясь – гневаться громко мешала головная боль. Он слишком многое позволяет Гунриху. Тот говорит то, что думает, а это недопустимо. Хотя, если бы не Гунрих, он бы многого не знал. Да и служит ему Гунрих еще с тех пор, когда сам Теодрик ползал по полу, служит верой и правдой. В отличие от той своры, что собралась сейчас вокруг его шатра на Тэлейтском лугу. Как они смеют обсуждать, что сделал их герцог? Немыслимо. Папашка сидел, как сыч, в столице, вот окраинные земли от рук и отбились. Жили там сами по себе, по своим обычаям, а обычай должен быть один – слово господина. Даже приняли его в Гранморе вежливо, но настороженно, как какого-нибудь временного наместника. Мол, посидит тут недельку-другую, потом уедет, и мы по-прежнему будем жить-поживать. Но ничего: еще несколько дней, и он покажет этим «свободным», кто хозяин.

Теодрик огляделся, остановив взгляд на внушительных размеров сундуке, стоявшем у изголовья лежака. Да, покажет. И в первую очередь – своему ненаглядному братцу Сигеберту и этому старому козлу Хэвейду.

Герцог усмехнулся. Хотел бы он видеть их рожи, когда им донесли, что два старших брата короля идут на его величество войной. Справедливой войной, ибо корона по закону должна принадлежать ему, Теодрику Леолинену.

Да и посылочку из Сидмона доставили вовремя. Только бы Мадауг не подкачал – он должен приехать со дня на день, или прислать человека, который разбирается в этих чертовых письменах.

Полог шатра откинулся, и внутрь зашла Луайне. Высокая, статная девица лет девятнадцати, круглолицая и светловолосая, с косами, спускавшимися чуть не до колен. С робостью посмотрев на его Высочество – ресницы у нее были длинные и пушистые, – она опустилась на четвереньки и принялась чистить ковер.

Глядя на ее белые и гладкие, без единого волоска ноги, Теодрик вдруг возбудился.

Подошел сзади, наклонился, схватил ее за груди. Луайне замерла. Герцог откинул подол платья. Луайне едва заметно сжалась, когда он вошел в нее, но уже через мгновение сладострастно задышала, двигаясь все быстрее и быстрее, шлепая пышными ягодицами по его животу.

Теодрик буркнул что-то нечленораздельное и отвалился без сил на ковер. Все же он вчера изрядно перепил. Луайне обернулась через плечо, похлопала ресницами и благодарно улыбнулась, потом, как ни в чем не бывало, одернула подол и вновь занялась делом.

Теодрик принялся за похлебку, искоса поглядывая в сторону девушки.

Луайне вычистила ковер, затем натаскала горячей воды. Кряхтя, герцог забрался в купель. Луайне разделась и начала его мыть, натирая губкой из спутанных хлопковых нитей. Теодрик смотрел на ее мягко покачивающиеся груди, и ему захотелось еще раз.

Луайне была не против. Она встала на колени, нежно гладя его руками, лаская губами и языком. Мужское естество Теодрика взорвалось с такой силой, что она чуть не поперхнулась, но послушно проглотила драгоценное герцогское семя. Облизнулась и подняла голову, с обожанием глядя на своего господина.

Отличная баба, подумал Теодрик, улегшись на спину и прикрыв глаза. Когда надо – она здесь, когда не надо – ее и не видно и не слышно. Жаль, что не знатных кровей – цены бы такой жене не было. Все знает и все умеет.

«Надо бы отправить ее к Лотару, – решил он. – Мальчишка взрослый уже, скоро одиннадцать, наследник. Пусть научит его, покажет, что да как».

У Теодрика было двое сыновей, десяти и восьми лет. За старшего герцог испытывал гордость. Высокий темноволосый мальчик, крепкий и здоровый, с голубыми глазами – такими же, как у его покойной матери. Лотар был первенцем Теодрика, тяжело ему доставшимся.

Первая жена Теодрика и мать Лотара, Мугайн, происходила из мелкого рыцарского рода откуда-то из владений Морганов, и приехала в столицу просить защиты от притеснений графа. Тот обвинил ее отца в нарушении клятвы, лишил имущества и упек в темницу, а мать слегла от горя. Идрис Леолин принял сторону Риса Моргана, и девчонку велел выгнать. Тогда-то Теодрик ее и приютил. Хорошая была девушка, разумная и правильная. Жаль только, здоровьем не вышла.

Когда пришел срок, лекарь с посеревшим от страха лицом прибежал к Теодрику, говоря, что «в кости она узка слишком, не проходит ребеночек-то, резать надо».

– Выбирать нужно, ваша милость, – бормотал он, бухнувшись на колени и утирая пот со лба, – иначе оба помрут.

Повитухи уверяли, что в утробе – мальчик, и Теодрик принял тяжкое решение. Живот Мугайн кое-как зашили, но спустя пару дней она отошла в мир иной. Теодрик плакал, держа ее за руку, а потом отправился заливать горе вином.

Жен после этого у Теодрика не было, только какие-то бабы, и все, как на подбор, *censored*. Каждая стремилась хоть что-то с него поиметь, обнаруживая характер жадный и стервозный. Детей от них он не признавал, за исключением Илидира, родившегося два года спустя, да и то только потому, что мать его тоже умерла. Илидир рос щупленьким и тихим мальчишкой, обнаруживая склонность скорее к книжкам, чем к мечу.