Вероника Иванова - Паутина долга

— Не угадали, ваше высочество. Выбирайте, как подскажут сердце и разум, а мне... Мне выбирать не из чего.

— Ты говоришь загадками.

Да? Не замечал. Впрочем, я ведь говорю сообразно своим мыслям, но не всегда делаю их достоянием слушателя, а потому легко могу оказаться непонятым. Стало быть, придётся доверить логику размышлений словам.

— Решитесь ли вы наследовать корону или откажетесь от неё, неважно: мне всё равно придётся кое-чему вас научить.

— Чему же?

— Владению.

Принцесса ухитрилась улыбнуться сквозь слёзы:

— О, этому меня учили все, кому не лень!

— Наверняка. Но умеете ли вы владеть собой?

— Считаешь меня несдержанной и капризной?

Вообще-то, так и есть. Но перечисленные недостатки либо поддаются исправлению, либо выгодно используются. Так же, как и страх, если разобраться в его причинах.

— Вам многое нужно узнать о себе, ваше высочество. И не всегда я смогу помочь: большую часть пути вы должны будете пройти самостоятельно. Но первый шаг, пожалуй, сделаем вместе. Вы сказали, что ненавидите... Хорошо. Не держите ненависть внутри себя, не подкидывайте поленья в её костёр, отпустите на свободу. Позвольте обжигающему огню прорваться наверх, взлететь в небеса, и тогда сразу станет ясно: какой бы силы не было внутреннее пламя, оно не чета солнечным лучам. А всё потому, что солнце не знает ни ненависти, ни любви. Оно просто исполняет свой долг, даря жизнь всем нам.

— Ты думаешь, это так легко?

— Я не думаю. Я знаю.

— Откуда?

Мольба выплеснулась из взгляда, растеклась по лицу, от бровей до уголков губ.

— Трудновато понять? Что ж, помогу. Вы ненавидите. Меня. За то, что насмешничал. За то, что нарушил планы и заставил вмешаться. За то, что узнал опасную тайну и сделал вас её главной хранительницей. За то, наконец, что помог выйти на волю дару, который непременно станет проклятием... Ничего не забыто?

Медленное движение головы: направо, налево, обратно.

— Я не прошу прощения. И самое главное... Я рад, что всё случилось так, как случилось. А теперь можете продолжать меня ненавидеть. Ну же!

Слёзы прыснули из зелёных глаз на выдохе, прозрачными ручейками хлынули по щекам, и принцесса, захлёбываясь теснящимися в горле словами, тяжело опёрлась о стол. А я стоял и смотрел на... темнеющий в кружке настой. Если верить словам Кайрена, жидкость готова к употреблению. Ну-ка, попробуем! М-м-м, недурно. Кажется, присутствует мята, ладоневый корень и почки малины... Вполне, вполне.

— Ты самый мерзкий... самый подлый... самый бессердечный человек на свете!

Наконец-то узнал всю правду о себе. Благодарствую. Только откровение запоздало: упомянутые зёрна Хаоса уже давно сгнили в моей душе.

— Ты... — пауза тяжёлого дыхания, похожего на затишье перед бурей, заканчивается отчаянным: — Не бросай меня. Пожалуйста!

— Что-что? Не расслышал. Повторите, если нетрудно.

— Не бросай меня.

Делаю большой глоток, ощущая, как маслянистый отвар словно смазывает грудь изнутри, снимая напряжение мышц.

— Разве я дал вам повод? Никто никого не бросает. А Кэр... он вернётся, едва уладит свои дела: я в этом уверен.

— И всё-таки, ты мерзавец.

— Разумеется.

Входная дверь распахивается, впуская вместе с морозным воздухом довольную троицу моих родных. Братцы нагружены очередным ворохом свёртков, матушка по обыкновению командует:

— Соден, оставь свою поклажу на кухне, только смотри: не близко к плите! Там кое-что съестное, надо разобрать, но не давать протухнуть... Ладар, а ты можешь сразу отправляться ко мне в комнату! Да, положи на кровать, только не кидай! Разобьёшь — будешь до лета должок отрабатывать!

Заглянув на кухню и увидев принцессу, Каула всплеснула руками:

— Проснулась, милая? А бледненькая-то какая... Кушать хочешь, небось? Сейчас оладушек напеку, да клюквяной толкушки наделаю, чтобы сил поприбавилось! Мой малыш тебя, часом, не обижал?

Сари быстро взглянула на меня и широко улыбнулась:

— Ну что вы! Разве он способен кого-то обидеть?

На что матушка тут же ответила:

— В тихой воде, милая, самые страшные демоны прячутся.

Выглянувший из-за плеча Каулы Соден не преминул наябедничать:

— Там представление актёрское будет, про Саару и Аурин[15], а ма не разрешила остаться и посмотреть!

— Насмотришься ещё гадостей всяких!

Братец получил лёгонький шлепок по затылку и скрылся из виду, а матушка кивнула Сари:

— Иди-ка сюда, я и для тебя гостинец купила!

— Для меня?

Напрасно я думал, что принцессе несвойственно изумление: удивилась, и ещё как, вследствие чего покорно последовала за Каулой получать подарок. А мне в колени шумно задышал Хис.

— Как прогулка?

Обрубок хвоста удовлетворённо вильнул из стороны в сторону.

— Всё было спокойно?

Круглые бусины глаз даже не мигнули. Хорошо. Конечно, после недвусмысленного послания, подкреплённого невменяемым состоянием второго из наёмных убийц, «пастухи» вряд ли полезли бы на рожон, стремясь увеличить своё преимущество. По крайней мере, я бы на их месте поостерёгся. Наверное. Может быть.

— Я тоже скоро отправлюсь на прогулку.

Валики собачьих бровей вопросительно набухают и сдвигаются вместе.

— Обещал, что приду без помощников.

Массивная голова склоняется набок, выражая недоумённый укор. Приседаю, стараясь не наклонять корпус.

— Обманывать нехорошо, верно?

Чешу дрожащую от довольного рыка шею под квадратной челюстью.

— Поэтому обмана не будет.

Бусины глаз скрываются в складках блаженно сдвинутых бровей, а жёсткая шерсть осыпается мне в ладонь горсткой мелкого песка.

Нить тринадцатая.

Поражение

И победа, как сёстры.

Но кто старшая?

Когда начинается пора праздников, в Нэйвосе становится трудно отыскать тихий уголок: улицы даже в самую позднюю пору залиты светом и заполнены людьми, от одной тёмной ювеки до другой прилежно исполняющими службу или трудящимися в лавках, а потому не желающими терять ни единого мгновения, отпущенного на отдых самими небесами. Беззвёздная чернота над головой и одинокая луна, всё больше и больше округляющая свои бока — завораживающее зрелище, особенно для влюблённых парочек, которым в Зимник позволено всё, что они сами себе решатся позволить.

Не помню, чтобы я когда-либо любил праздники. До второго рождения, исковеркавшего мою жизнь, мне попросту было некогда веселиться: степенно, с величайшим достоинством постигал положенные науки и готовился принять обязанности, завещанные кровью предков. Глупый был. Впрочем, сказали бы мне: юность даётся только раз, и грешно тратить её на чопорные церемонии, не поверил бы. А получив один и тот же подарок дважды, и вовсе не знал, что с ним делать. Подсказать верный путь всё равно никто не мог, да я и не стал бы слушать, потому что в то время слышал лишь собственную боль, глухо стонущую где-то в груди. Прямо, как сейчас...