Александр Бушков - Анастасия (сборник)

Потом в комнату вошла Артемида, Делия, прекрасная, как пламя костра, хозяйка лесов и лунных дорог.

— Ну, здравствуй, — сказала она насмешливо. — Как я вижу, твои исторические изыскания оценены по достоинству.

— Да уж, — угрюмо отозвался Майон.

— Они тебя убьют. Как Архилоха.

— Догадываюсь.

— Тогда чего же ты ждешь? — спросила Артемида. — Вряд ли среди них найдется смельчак, который рискнет встать на пути моих псов. Не дам я тебе погибнуть так глупо. — Она огляделась с любопытством. — Значит, вот так ты живешь? Как глупы и тесны рукотворные пещеры! Ничего, со временем ты убедишься, что мои леса прекраснее любого дворца.

— Ох, и упряма ты, бессмертная, — сказал Майон. — Снова приглашаешь на должность придворного аэда?

— Все люди кому–то служат. А быть аэдом богини — не самая незавидная должность.

— Смотря что тебя заставляют делать, — сказал Майон. — Я не могу, понимаешь? Геракл был великий герой, и я не могу представить его безвольной куклой, слепо выполняющей волю прекрасной повелительницы.

— А у тебя есть возможность свободно заниматься, чем ты хочешь? Со мной ты создашь хоть что–то. Без меня — ничего. Или ты надеешься на заступничество моих божественных родственников? Да ты хоть знаешь, что произошло на Олимпе?

— Значит, они…

— Да! — Артемида повернула к нему прекрасное и злое лицо и продолжала размеренно и ровно, словно вбивала гвозди в сухую доску. — Ничего у них не вышло. В который раз уж не хватило смелости. Зевс снова призвал из Аида гекатонхейров, и отважные мятежники геройски отступили и смиренно покаялись. Афина теперь пальцем о палец не ударит, Посейдон носа не высунет из пучины, а остальные и внимания не стоят. Я–то их прекрасно знаю, эту свору лизоблюдов, трусов и подхалимов.

Майон снова подумал о том, какое страшное оружие находится в его руках, оружие, которого боятся и жаждут и люди, и боги.

Артемида взяла его лицо в ладони и прошептала:

— Майон, милый, ну пожалуйста, временами так одиноко…

И он, как в прошлый раз, едва не поддался ее красоте, синему пламени глаз, печальным и сладким запахам осени и обыкновенной женской тоске, унылой и пронзительной. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить, как она несчастна и одинока, понять, что звание богини ни в коем случае не приносит с собой автоматически счастья и удачи. Но и дорога, на которую она звала, была не по нему. Перед глазами стоял могучий, целеустремленный, добрый герой в львиной шкуре, воин справедливости.

— Прости, но ничего не выйдет, — сказал он тихо, борясь с жалостью и смертной тоской молодого тела, юной души. — Прости, Делия, нельзя иначе.

Она вскочила, словно взметнулось в ночи пламя далекого подожженного города, синие глаза от гнева стали цвета грозовой тучи, в голосе звенела чисто человеческая, женская обида и уязвленная гордость:

— Ну и пропадай! Пропадай!

Повернулась так круто, что золотые стрелы едва не рассыпались из колчана, и исчезла за дверью. Следом метнулся пес, скребнув когтями по полу. Визг, бухающий лай, топот дикой охоты наполнили дом, выплеснулись во двор, на улицу и унеслись с быстротой ветра. Стало очень тихо. И грустно прощай, Делия, пленительная и безгранично одинокая хозяйка лесов, не получившая вместе с бьющим без промаха золотым луком счастья и покоя.

Тут в комнату влетел Эант, взъерошенный и перепачканный. Не было времени удивляться. Майон толкнул его в темный угол меж очагом и дверью, выглянул в окно, успел заметить, что к дому сбегаются кучками и поодиночке стражники. Перед лицом мелькнуло острие копья, и он отпрянул в комнату. Тут же окно вновь закрыли доски, и застучал молоток. В коридоре гремели шаги, дверь снова захлопнули и задвинули столом.

— Ты откуда взялся? — строгим шепотом спросил Майон.

— По крышам пробрался. Вокруг полно гоплитов, а про крыши они не догадались. Учитель, это ведь Артемида была? Красивая какая!

— Она, — сказал Майон.

— Она хотела тебя освободить?

— Ага.

— А почему?

— Потому что за свободу нужно платить, — сказал Майон. — И цена не всегда устраивает. Потом поймешь. Где Гилл?

Они сидели на корточках и разговаривали шепотом, не сводя глаз с двери.

— Убили. Забрали все бумаги.

— Значит, все было зря.

— Но рукопись Архилоха у меня, учитель. Ее принес один сыщик. Он сказал, что уведет их за собой и чтобы я берег рукопись, потому что тебя, наверное, тоже…

Он сморщился и скривил рот, глаза влажно блестели.

— Цыц! — сказал Майон. — Нашел время. Хныкать некогда, тебе придется срочно становиться мужчиной, малыш, время требует.

Эант закивал, смаргивая слезы:

— Учитель, неужели ничего нельзя?..

Майон напряженно думал — как в нескольких словах объяснить мальчишке всю дальнейшую дорогу и научить никогда не сворачивать с нее наперекор усталости и лжи, соблазнам и смерти, предательству и разочарованию? Должны были существовать такие слова.

— Рукопись у тебя, — сказал Майон. — Она тебе поможет. Всегда служи истине, не бойся ни людей, ни богов, будь стоек. Мы не успели, но вам идти дальше. Держись Назера, если он жив.

— А Гомер?

— С Гомером тебе не по пути. Потом поймешь.

Глаза у Эанта были на мокром месте, но смотрел мальчишка решительно и дерзко, и у Майона стало спокойно на душе.

Он прислушался: в коридоре зашевелились. Раздались громкие голоса, суета несомненно возвещала о прибытии кого–то облеченного властью.

— Быстро! — Майон подтолкнул мальчишку к очагу. — Уместишься? Я когда–то умещался…

Он подсадил Эанта, и тот кошкой скользнул в дымоход, повозился, устраиваясь. Взвилось невесомое облачко сажи.

— Все? — Майон заглянул в дымоход. — Теперь — ни звука.

Он подбежал к столу и уселся. Дверь распахнули, воцарилась почтительная тишина, и в комнату вошел Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух Троянской войны, последний осколок былых интриг и сражений, когда–то сотрясавших Элладу и сопредельные страны.

— Ну разумеется, не могут без дурацкого рвения. — Нестор подошел к окну и, не повышая голоса, приказал: — Убрать все, болваны. Обязательно нужно творчески развить приказ начальства, видите ли…

За окном затрещало — доски торопливо отдирали, кажется, голыми руками.

— Итак, Майон, от тебя отступились не только люди, но и боги, — сказал Нестор. — В тебе просто рыбья кровь, если ты не моргнув глазом отказался от очаровательной Делии. Ну–ну, не нужно сверкать на меня глазами, я шучу. Я прекрасно понимаю, что причиной всему — твои высокие душевные качества. Они–то меня и привлекают, но одновременно осложняют дело и превращают тебя в чрезвычайно опасного противника. Труса я бы запугал, жадного — купил. У великолепного Гомера есть свои убеждения, где–то смыкающиеся с нашими, оттого он служит нашему делу искренне и бескорыстно. Между нами уже нет и не может быть никаких умолчаний и неясностей, так что я буду откровенен: либо ты сменишь убеждения, либо… — Он с неожиданным юношеским проворством придвинул табурет и сел напротив. — Ты, конечно, досыта наслушался разговоров, что Нестор, мерзавец этакий, насаждает повсюду тиранию и ложь. Но вряд ли ты задумывался над сущностью этих слов. Люди легко совершают распространенную ошибку: бездумно произносят с осуждением какое–то слово и считают, что все этим объяснили и вынесли приговор. «Тирания» — и на троне громоздится щелкающий клыками людоед. «Ложь» — и возникает что–то скользкое и омерзительное, как забравшаяся в постель жаба. Но никто не берет на себя труд вглядеться пристальнее в то, что кроется за словами. Для меня было бы предпочтительнее не разрушать и жечь, а завоевывать сторонников.