Булыга Сергей - Ведьмино отродье

Ушел? Ну, скажем так, почти. Ведь что ни говори, пусть это было только на бумаге, но все-таки Ганьбэй — юридически это часть Мэга. Правда, когда Республике ставят в вину Ганьбэй, Правитель тотчас отвечает, что, мол, Ганьбэй уже давно ему не подчиняется, налогов, податей оттуда нет и не предвидится, да и бегут в Ганьбэй не только одни мэгцы, а все, кому не лень. Вот так! Перешагнув через поваленный шлагбаум, Рыжий вошел в Ганьбэй. Пыль. Тишина. Был адмиральский час; город, казалось, вымер. Вот разве что вон там, наискосок по улице, вдруг занавеска дернулась, а вон как будто кто-то промелькнул и скрылся в палисаднике, за бочкой… Хр-р! Р-ра! Иди, друг мой, смелей, и нечего глазеть по сторонам, и нюхать нечего, ушами не стриги; такое нужно чуять шкурой. И знать — один неосторожный шаг, а то и просто жест… и тотчас же раздастся тонкий свист, из духовой трубы засадный выплюнет колючку, смоченную ядом, — и будешь корчиться, хрипеть, ибо духовка бьет без промаха на двадцать пять шагов. А так все хорошо в Ганьбэе; тихо, жарко. Иди, Рыжий, иди! И он и шел, спокойно и уверенно, как некогда ходил по Дымску. Встретив случайного — случайного? — прохожего, Рыжий спросил у него, как пройти к Карантину. Тот объяснил. Рыжий прошел еще немного и вышел к двухэтажному строению с высоким мраморным крыльцом и флагом над раскрытыми дверями. Флаг был такой: на выцветшем черном полотнище девять белых волнистых полос — то есть девять единых эскадр, девять морей, девять законов.

Охраны перед Карантином не было; Рыжий поднялся на крыльцо, вошел и осмотрелся. Обшарпанный, исчерканный когтями пол. Широкий колченогий стол, на нем две книги — красная и черная, — рядом с ними перо и чернильница. И карта на стене. В дальнем углу на пуфаре лежал дежурный в синем форменном бушлате и, закатив глаза, курил обманку — здесь это запросто и даже поощряется. Рыжий, немного подождав, откашлялся. Тогда дежурный нехотя привстал, спросил:

— Чего тебе?

— Да вот, пришел.

— Ну так давай, впишись. Или неграмотный?

Рыжий прошел к столу, сел, пододвинул к себе книгу…

— Не эту! Сперва черную! — велел дежурный.

Рыжий, отсунув красную, взял черную, раскрыл ее и полистал, нашел свободную страницу и начал заполнять вопросник. «Кто?» — «Кронс, второй трубач Шестого Легиона». «Судим ли?» — «Да, неоднократно. Дважды к смерти». В графе «Полезные профессии» Рыжий, подумав, записал: «Шулер, бретер». «Последнее пристанище» — «Трактир „Под якорем“ в Голодной Бухте». Ну, и так далее, всего четырнадцать вопросов. В последней же графе, где нужно было указать цель приезда, Рыжий поставил жирный прочерк, а потом расписался замысловато, с прибамбасами — и отложил перо и поднял голову… Как вдруг дежурный приказал:

— И лапу приложи!

Рыжий послушно обмакнул лапу в чернильницу, а после приложил ее к листу. Остался четкий отпечаток.

— А вот теперь… — дежурный нагло усмехнулся. — Теперь давай за красную!

Рыжий, скептически хмыкнув, вновь взялся за красную книгу, опять, как и черную, перелистал ее до незаполненной страницы, на которой только в самом верху была написана всего одна строка…

Ар-р! Р-ра! Зато какая! На ней его же почерком было уже указано: «Я, Рыжий, уроженец Глухих Выселок, полковник, йор, строитель, тайнобрат, трактирщик…» — а дальше чистый лист. Пиши! И Рыжий взял перо… Лапа его дрожала. Сдержав дыхание, он покосился на дежурного. Тот с видимым довольством затянулся, пустил дым кольцами, спросил:

— Что? Что-нибудь не так? Напутали?

— Н-ну, в общем, да, — с трудом ответил Рыжий. — Полковником я не был.

— Был. Согласно сводной милитартаблице, равнинский первый воевода приравнивается к нашему полковнику. Еще вопросы есть?

— Н-нет.

— То-то же, — гордо сказал дежурный. — А Кронса закололи прошлым летом. Вилы в бок — и готов.

В бок. Р-ра, прекрасно это помнится! Рыжий недобро усмехнулся, отбросил перо и сказал:

— Ну, если вам и так все, что надо, известно, так сами все и заполняйте.

— Не все, мой друг, не все! — дежурный важно сел, стряхнул с обманки пепел, глянул на Рыжего — глаза в глаза — и продолжал:

— Вопрос всего один: за что это Сэнтей обкормил тебя Чертовым Яблоком?

А! Вот оно что! Хорошо! Рыжий оскалился и ощетинился, когтями впился в стол и прохрипел:

— Вопрос действительно один. А вот ответов будет два. Во-первых: про Яблоко я расскажу лишь Кроту. Уяснил? А во-вторых… Встать, чва! Перед тобой полковник!

Дежурный подскочил, застыл «на караул», нервно задергал ухом…

— Вот то-то же! — насмешливо воскликнул Рыжий. — Так оно лучше. И так Кроту и доложи: только приватно буду отвечать. Пусть думает. А я пока что отдохну с дороги. Куда мягче откинуться? Ну! Что молчишь, икра?!

— Т-так это бы… вам… да… — заикаясь, промямлил дежурный… и злобно сплюнул, закричал: — Да! В офицерскую! Дик! Дик! — и засвистел.

Шварк-шварк, шварк-шварк — и вот он, этот требуемый Дик, уже в дверях. Стоит, прижав к груди треух, пасть налево, служиво сопит. Рыжий вразвалку подошел к нему, пнул в бок и приказал:

— Порс! В офицерскую!

Дик браво козырнул и первым побежал с крыльца. А Рыжий еще глянул на дежурного, и подмигнул ему, и щелкнул ему пальцем у виска и, как Лягаш учил, высек искру, и даже шерсть немного подпалил… и лишь потом уже сошел с крыльца и небрежно свалился в коляску. Дик тотчас сунулся в ремни и побежал — бойко, вприпрыжку.

Гостиница для пришлых офицеров была совсем недалеко. Прогарцевав мимо пустых Невольничьих Лабазов, Дик круто положил на зюйд и возле Башни Предсказания Погоды взял во дворы… и резко осадил.

— Приехали!

Рыжий швырнул Дику на кус, сошел, вошел в гостиницу, представился:

— Полковник Рыш, по высочайшему.

Смотритель сразу низко поклонился и пригласил именитого гостя к столу. Стол был неплох: горячий суп, яичница, два ковыря особой тростниковой… Поев и ковырнув, Рыжий спросил, куда ему теперь.

— Селитесь, где желаете.

— Что так?

— А все уже на промысле. Голяк. Остались только ветераны.

Ладно. Рыжий поднялся на второй этаж, прошел по коридору, глянул туда, сюда — и выбрал себе комнату с видом на Океан. Когда смотритель, низко поклонившись, вышел, Рыжий сел на пуфарь и задумался. Невдалеке, на отмели, на черепашьей ферме, старшой ругал подлапного за нерадивость. Ганьбэйцы обожают черепах. А что! Из черепах у них жаркое, суп, яичница. А черепашьи панцири, тут в них полгорода шатается. И вообще, как это принято считать в Ганьбэе, первым родился, вырос и уже успел забуреть Океан, а суши, земли, еще не было, земля была на дне, земля еще была яйцом, и лишь потом уже из этого яйца вышла она, Аонахтилла, и поднялась со дна и поплыла по Океану, и панцирь ее — диск, овал, а никакой не треугольник, пусть даже и разумный; вот какова она, наша земля — спина Аонахтиллы, кость, и все мы — черепашьи дети, от черепах нам жизнь, и если твоя грудь, твоя спина становятся так же крепки, как черепашья кость, только тогда тебя уже можно называть существом, ибо ты уже действительно существуешь, ты понял сущность этой жизни, а остальные, эти крысы сухопутные, они…