Ярослава Кузнецова - Химеры

Он сначала пробовал выбраться из под придавившей его железки, дернулся, ребра хрустнули, стало тяжело дышать, разбитый рот наполнился соленым, тягучим.

В щель, оставленную ему сверху, скупо виднелся кусок неба, по которому прямо сейчас тянулся огненно-дымный след падающего самолета, перечеркивая испестренное тенями облако. На крыльях у самолета были потемневшие, но хорошо различимые серебряные полосы.

Гваль застонал сквозь зубы, втянул глоток воздуха – внутри что-то противно хлюпало – еще раз попытался высвободиться, по железу скрежетнули чьи-то когти, небо закрыла чешуйчатая морда, тяжесть стала совсем уж невыносимой, и он, наконец, потерял сознание.

19

Она выплыла из сна, полного зелени и шелеста, как лодка из камышей.

В темном земляном мирке все было по-прежнему: мягко опалесцировала вода в стеклянных шарах, едва освещая ряды джутовых мешков, пахло грибами, волны снаружи пошлепывали по обшивке.

Баржа не двигалась, пело течение, омывая ее борта. Скрипело дерево, где-то далеко-далеко, на краю мира, играло радио.

Амарела попыталась сесть, но не смогла даже приподнять головы, хотя та не болела, не гудела и мыслила ясно. Попыталась ощупать себя – пальцы пошевелились в рыхлой земле, но рукав словно прибили к полу. Да что такое? Меня связали? Амарела рванула руку, что-то лопнуло, ладони метнулись к лицу, осыпая в глаза комочки почвы.

Зажмурилась, чихнула, оперлась на локти, снова попыталась привстать. Грудь, преодолевая сопротивление, приподнялась, голова же осталась пригвожденной.

Ощупала затылок – вместо волос пальцы встретила плотная волокнистая масса, составляющая единое целое с курганчиком влажной земли, служившим рейне подушкой. Тело оказалось замкнуто в слоистую, распадающуюся под пальцами шелуху, словно бревно в перепревшей коре. Под гнилой корой всегда можно найти колонии белесых личинок, подумала Амарела и, вопреки мыслям, разулыбалась в темноту.

Может, я умерла и лежу в могиле? И от того мне так хорошо?

Помню, приходила смерть в белых шелках и вышитых башмачках. С кукольной печальной мордочкой. И тысячи ростков рождались и умирали в ее следах.

Не смерть.

Ко мне приходила удача, а не смерть.

Редкая, безусловная удача.

Амарела снова улыбнулась.

В Катандеране, есть улица Дружбы, на которой стоит сагайское посольство, и квартал, граничащий с ним, считается самым дорогим. Там снимают и покупают квартиры те, от кого отказались врачи. И те, кто никак не может зачать ребенка. И те, кто боится старости. И те, кто просто верит в благодатное дыхание посольского сада, процветающего трудами трех древесных божков.

Слухи, похоже, оказались правдой. Амарела на самом деле умирала, когда ложилась в сагайскую землю. Сейчас... она прислушалась к себе – ей зверски хотелось есть, хотелось бегать, прыгать и вопить, а также летать и петь.

Она помнила все. Помнила давящую глухоту контузии, помнила огонь, стрельбу и глаза людей в таверне. Помнила летящий в лицо кулак Энриго, синие точки на скулах самозванца-Флавена, непонятно откуда возникшего Лавенга и перепуганную, но упрямую физиономию оруженосца... Хавьер Илора, книгочей-молокосос, а она еще досадовала, что родственнички навязали ей на шею бессмысленную обузу...

Прямо перед глазами в буром полумраке маячило блеклое пятно – заплатка на брезентовой крыше. Там, снаружи, то ли заканчивался, то ли начинался день.

Голова, кажется, укоренилась тут и скоро расцветет. Амарела подергала ею, покатала по земле, потом нашарила рядом осколок стеклянного шара и безжалостно срезала весь войлок, в который превратилась шевелюра. Голова сразу стала легкая-легкая, и всплыла, как воздушный шарик, подняв за собой ничего не весящее тело. То, что осталось от мундира и от сапог, прорвалось, словно кокон, и опало истончившейся, истлевшей шелухой.

Рейна, мягко ступая босыми ногами, прошла вдоль мешков и корзин со светящимися сферами. По доскам палубы тянуло прохладой. Со стороны рубки мурлыкало радио.

Интересно, где мы? Добрались ли до Занозы – запирающей реку пограничной крепости со сдвоенным гарнизоном или еще нет? Сколько я тут, в земле, провалялась?

Судя по состоянию одежды – не менее трех лет...

В любом случае, надо сперва узнать, кто сопровождает баржу – люди Дорады, советника по иностранным делам, или уже макабринская свора?

А прежде всего – найти, чем прикрыть голую задницу.

Она обследовала леерное заграждение борта и крепко пришнурованный к деревянному каркасу брезент. На носу полог был запахнут, но не закреплен, и Амарела осторожно выглянула наружу.

Розовый свет гаснущего дня заставил прикрыть глаза ладонью – действительно, как из могилы встала. Постепенно рейна рассмотрела толпу четвероногих кранов, длинные ряды портовых складов, белый город за ними и рыжие, в зеленых пятнах, склоны гор. Золоченые закатом стены старой крепости над городом, зубчатые башни, шпили колоколен, пирамидальные тополя.

Маргерия.

Ничего себе!

Это значит... она подсчитала на пальцах – минимум четыре дня. И это уже Дар, причем почти центральный.

Однако догадка не особенно ее впечатлила. Я просто очень, очень голодна, сказала она себе. Надо поесть, найти какие-нибудь тряпки, а потом думать, что делать дальше.

Люди Дорады, скорее всего, остались в Занозе. С нынешним сопровождением рейне встречаться не хотелось. Сагайская кукла ничего не сказала о валяющейся в земле полумертвой девице, отдельное спасибо ей за это. Но искать большей помощи у нее не стоит.

Аппарель баржи была вертикально поднята, сама баржа пришвартована к пирсу, у сходней дожидались разгрузки полуголые парни в брезентовых штанах. Чуть поодаль стоял сагаец в черном атласном кафтане и смотрел на горы.

Амарела, стараясь не сверкать прелестями, перешагнула через лебедку, перелезла через леера и осторожно, без всплеска, опустилась в воду. Течение приняло ее в ладони, сладкая плоть реки была почти неощутима, как воздух, и гораздо более проницаема чем море. Чтобы держаться на поверхности, приходилось двигаться.

Течение потащило рейну вдоль баржи, пряча ее за бортом от грузчиков и сагайцев. Она миновала пирс – он оказался последний в ряду, дальше были только рыбачьи лодки, моторки и паруса, разбросанные по глади воды как разноцветные фантики. Большой порт, набитый сухогрузами, баржами, буксирами и толкачами, пассажирскими судами и катерами, остался позади. Противоположный берег едва угадывался в золотом сиянии – на западе, за пашнями и бахчами Ютта, садилось солнце.