Алексей Глушановский - Цена империи

Ко времени, когда созрело моё решение отдать себя в священники, да, именно так, «отдать», а не посвятить. Ваш покорный слуга давно осознал всю несовершенность этого мира, всю его грязь, давно освоил науку «прогнись и подлижи», чтобы чему-то удивляться или чем-то возмущаться, и уж тем более, для меня не было секретом, что реализовать свои амбиции можно под крылом матери-церкви.

За свою жизнь я повидал много несправедливости, но уже тогда знал о продажных священниках, и не только продажных. Толстый аббат, почему-то, не навевал на меня скорбные мысли, что несчастный распух от постоянных постов и молитв, а его плащ, отороченный роскошным лисьим мехом, не убеждал, что «божий человек» держит себя в ежовых рукавицах, не позволяя телу привыкнуть к пышности и неге, и, целуя его золотую от перстней руку, я думал, что молоденькие девушки, бегающие к нему ночью, занимаются с ним отнюдь не песнопением. Власть, богатства, слава кружились не вокруг королевского двора. Монарх, безвольная марионетка в руках церкви, порой не мог даже сходить в туалет без разрешения кардинала. Но самое ужасное то, что я страстно жаждал этого. А так как, несмотря на все мои пороки, к Господу у меня всё-таки сохранилось почтительное отношение, я и назвал свой выбор «отдаванием в священники», чтобы не мешать с этой грязью ни Его, ни людей, действительно посвятивших свою жизнь Богу.

Не все дисциплины мне нравились, но, как вы уже поняли, честолюбие породило невиданную усидчивость и рьяность. Признаюсь, далее наука захватила меня, особенно алхимия, но, будучи к тому времени уже святым инквизитором, я без опасений мог изучить её, мотивируя тем, что по долгу профессии должен знать все проявления ереси и колдовства. Знания – великая вещь, а пытливый гибкий разум – самое опасное оружие. Используя с детства усвоенные правила поведения, я стал заметным, и моя карьера поползла вверх. Постепенно я стал инквизитором, а позже и возглавил её, обвинив своего предшественника в ереси и спалив на костре. Зная, что так пробивается каждый, я был всегда начеку.

Мне нравилось быть тем, кем есть. Я добился того, о чём отец не смел даже и мечтать. В моих руках были сосредоточены ниточки жизней, меня боялись и передо мною роптали. Богатые и знаменитые склоняли колени, льстили и угождали, лобзая руки. Я был вхож в их дома. Будучи одним из сильных мира сего, ваш покорный слуга уже ни перед кем не пресмыкался, никому не угождал и не льстил, со мной считался и король и весь его двор. Репутация неподкупного и проницательного инквизитора вместе со славой хитрого и опасного человека шли далеко впереди, заставляя дрожать и благоговеть.

Говоря без лести, стыдливости и ложной скромности, от которых уже тошно, я был красив. Время пожалело мою привлекательность, и с каждым годом моя красота приобретала только ещё более новую более изысканную изюминку. Женщины любили меня. Ещё служа священником, пришлось наслушаться вдоволь такого, отчего краснели даже бывалые. Эти вредные создания, пытаясь соблазнить, на исповеди предлагали себя и давали волю своему изощрённому, искушённому разуму, описывая до мельчайших подробностей всё, что меня ждёт в случае согласия, или иногда рассказывали свои сны, где опять-таки главным виновником был я. Услышав такое впервые, у меня все внутренности перевернулись, и тело охватил страстный огонь; но уже через месяц подобных каждодневных исповедей знакомая мелодия начинала бесить, а ещё через месяц не вызывала ничего кроме усталой зевоты, так как несмотря на их пыл, азарт и страсть, подстёгиваемую моим целомудрием, фантазия их, хоть и богатая, увы, являлась ограниченной.

Как уже говорилось, я любил свою работу, любил выискивать, ловить, обличать еретиков. Одним из излюбленных занятий стало вновь переодеваться священником, жить около недельки в деревеньке и, принимая исповедь, совать очередной развратнице на самой кульминации под нос перстень инквизитора. И в то время, когда мои починённые обвиняли в ереси кредиторов их родственников, ростовщиков, личных врагов, неугодных, перебежавших дорогу людей, красавиц, отказавших в близости, или просто понравившихся девиц, которых глаз хочет, а страх или возможности не позволяют, я тащил на костёр распутниц и блудниц.

Но вскоре меня начали узнавать, и любимый трюк перестал проходить, а к предыдущей славе прибавилась ещё репутация кровавого красавца. Но популярность от этого только возросла. Теперь, раззадориваемые страхом и интересом, трудностью добычи, они готовы были поплатиться жизнью за одну ночь. Кто много грешит, тот уязвим. Зная это, я вёл праведный образ жизни, постился, молился и воздерживался, поэтому в то время, когда многие мои собратья постепенно становились зависимыми от хранителей их секретов, моя власть продолжала расти и крепнуть. Я добился, чего хотел: мне боялись даже предложить взятку либо привести девицу, а посему очень скоро единственным лицом в чьём непосредственном подчинении я находился, был Папа Римский. Почему-то он мне благоволил.

С кардиналом у нас были крайне дружеские отношения. Помня заповедь: «Кому много прощается, тот много любит», я спустил ему однажды пару грешков, (правда, предварительно тщательно обезопасившись от всяческих «несчастных случаев»), чем и заслужил преданность духовного лица и благодарность. Кто бы знал, что это спасёт когда-нибудь жизнь и мне. Впрочем, ваш покорный слуга никогда не старался топить более могущественных людей без видимой на то причины или выгоды.

Мне нравилось слушать боязливый шёпот за спиной и замечать на себе косые и пугливые взгляды, нравилось наблюдать, как молоденькие девушки осторожно поглядывают с интересом, страхом и восхищением и, покраснев, поспешно отводят глаза, стоит мне поймать их взгляд, а через минуту исподлобья вновь появляются эти заинтересованные испуганно трепетные очи. В те минуты на губах появлялась едва заметная улыбка. Что ни говори, а моему самолюбию это льстило.

Итак, к тому времени, когда я встретил её, я был могуществен, неуязвим и никогда не нарушал данных обетов.

Тахо. Короткое, хлёсткое имя тигрицы. Протяжное, мечтательное «та» и короткий, обречённый стон «хо». «Тахо!» – надрывно и жёстко кричат воины, призывая к бою. «Тахо!» – шепчет узник, мечтая о свободе. «Тахо», – упоенно поёт ветер. «Тахо!» – томно шепчет юноша, призывая свою возлюбленную. «Твоё имя Кристиан, – сказала она однажды. – Оно означает «предназначенный Богу». Запомни моё имя, мой инквизитор. Тахо. Настанет час – и ты поймёшь, что оно обозначает. Придёт время, и ты сам будешь бросаться в бреду с этим именем на губах и звать свою Тахо!»

Сильная, непокорная, гордая. Танцовщица, воровка, грешница. Смелая, умная, красивая, ошеломляюще красивая ведьма. Моя ведьма.