Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

Он развел руками.

— Она и так перебрала, — вмешался тихий голос.

Я повернула голову, мышцы все еще отдавались тихим хрустом. Кирилл сидел в кресле, бледные пальцы обхватывали квадратный бокал с янтарным содержимым.

— Кто бы говорил, — машинально ответила я и тут же пожалела о сказанном.

Седой сделал длинный глоток и перевел взгляд куда-то за мою спину. Я медленно последовала за ним, уже догадываясь, что, вернее, кого он хочет мне показать.

На полу возле двери, которую больше никто не охранял, лежали два тела. Мужчина, черные глаза которого закрылись навсегда, белая, как алебастр, кожа и яркая, вызывающая рана на животе. Брежатый был мертв. Рядом, карикатурное отражение первого тела, находилось второе. На животе, раскинув руки и ноги в стороны, с атамом в спине лежал Иван. Бессмертник умер. Я икнула.

— Когда он встанет? — спросила я, категорически не желая находиться поблизости от секретаря в этот момент.

— Никогда. — Кирилл сделал неторопливый глоток, Александр подал мне чашку, но я оттолкнула руку вестника, возможно, излишне сильно, прозрачная жидкость плеснулась на руку. — Ты убила его окончательно, выпив все его жизни. Ты всегда была жадной.

Я пялилась на отделанную зеленоватым камнем рукоять, которую никто не потрудился вытащить из тела Ивана. Убийство всегда убийство, и не важно, для чего обнажаешь оружие, на какую удачу и резервы организма противника рассчитываешь. Применяя железо, будь готов к последствиям. Я сглотнула и отвернулась.

Александр сложил свои пузырьки и ампулы в уже знакомую аптечку.

— Значит, Орихор? — спросил он вроде бы в пустоту.

— Значит, — не глядя, ответил Кирилл.

Я вспомнила, как бестелесный уходил там, на калиновой тропе, оставляя меня наедине с джинном. С врагом. Вряд ли он не смог просчитать варианты развития событий. Но он ушел. Без малейших сомнений. Обычная смертельная пакость или осознанное предательство?

— Вполне ожидаемо, Хозяин. Он молод. Он ожидал приключений с ежедневным поеданием детей и девственниц. — Я нахмурилась, вестник чуть улыбнулся, уловив мое недовольство его словами, его враньем, последнее, что он стал бы делать, это искать оправдания бестелесому.

— Предательство будет наказано. — Кирилл отставил бокал и встал. — Орихор сменил тело. Найди его. — Он подошел к столу, выдвинул ящик и выложил на блестящую поверхность мою пару клинков, серебро охотничьего ножа никто не отчистил от крови. — Беса можно убить. — Седой выхватил из стакана с карандашами и ручками черный маркер и скомандовал: — Руку.

Вестник выполнил команду по-военному четко, быстро и не задавая вопросов, протянул ее вперед, готовый даже к тому, что может лишиться пальцев в одно мгновение. Несколько резких черных росчерков, и на тыльной стороне ладони появилась буква «Р» в ореоле двойных и одинарных черточек, нанесенных под разными углами. Моих знаний хватило, чтобы опознать в рисунке руну. Раньше их вырезали ножом, теперь можно обойтись и обычными чернилами.

— Не в этом мире, а в родном безвременье проклятый смертен и боится серебра так же, как и другая нечисть.

— До ближайшего перехода больше сотни километров. Дело затянется. — Вестник задумался.

— Сегодня, — резко бросил Седой, — ты сделаешь это сегодня.

Он подошел к холодильнику, дернул за ручку. Блестящий металл отразил белоголового мужчину в черных брюках и водолазке. Дверца открылась с громким чмоканьем, открывая ряды пробирок, колб и баночек с крышками. От маленьких двухсотграммовых, прозванных в народе майонезными еще до того, как тот стали паковать в пакеты, до трехлитровых банок, в которые были закатаны отнюдь не огурцы. Кирилл взял с нижней полки пузырек и подал вестнику. Дверца, чмокнув, закрылась.

Стеклянная емкость, которую привычней увидеть в аптечке, чем в холодильнике. В таких продавался жидкий парацетамол, купленный мною один раз на всякий случай и благополучно простоявший пару лет без дела, так как Алиса даже ни разу не чихнула. Еще в такие разливали борный спирт, помогавший при отите, уши болели у меня, и пузырьки с трехпроцентным раствором сменялись часто. Или салициловую кислоту, уж зачем мне она понадобилась, сейчас не вспомнить. Бутылочка завинчивалась голубой крышкой, которую мы с дворовыми пацанами называли «горшок». Самый дешевый и распространенный экземпляр в коллекции для игры в крышечки. Самой дорогой была крышка от пузырька с йодом — фестивалька. Сейчас их место заняли куски картона, именуемые фишками.

За прозрачными стенками пузырька перекатывалось что-то эфемерно-белесое.

— Концентрированное безвременье, — пояснил Седой. — Объема хватит, чтобы заполнить помещение до ста квадратов. — Александр взвесил бутылочку в руке и убрал в карман брюк. — Найди его, погрузи в non sit tempus и убей. Руна разума сохранит твой мозг от двух до пяти минут, потом сгорит, так что не мешкай. Серебро, — он указал на мои клинки, — срок до заката. Вопросы?

— Почему я?

— Ты хотел этого с вашей первой встречи, — Кирилл вернулся в кресло и взялся за бокал, — считай это подарком. К Рождеству! — очередной глоток.

Вестник ушел. Мы молчали. Он пил. Я смотрела. Прискорбно, встречаются два некогда близких человека, а им даже не о чем поговорить.

— Он хотел меня убить, — вырвалось у меня, взгляд скользнул по телам у двери.

— Не оправдывайся, — Седой поморщился, — плевать мне на его желания. Он нарушил приказ, а значит — мертв.

Я вздохнула и попыталась встать. Демон задумчиво наблюдал. Заморозка проходила, мышцы слушались, но все еще хрустели, как тонкий наст под ботинками. На самом деле я знала, что это скорее не звук, а ощущение, я его не слышу, я его чувствую. Я оперлась о кожаный бок и медленно выпрямилась. Терпимо.

— Из Юкова нет вестей? — спросила я.

Кирилл не ответил, вместо слов от виска вниз по скуле зазмеилась светло-серая чешуя, зрачок стал узким и вертикальным, волосы уплотнились, становясь похожими на тонкие стальные иглы. Вестей не было. Он злился, что плохо. Молчал, что еще хуже. Пил, тут уж вообще лотерея.

В дверь тихонько постучали и не, дожидаясь ответа, открыли. На пороге, застенчиво улыбаясь, стояла карка. Женщина была прекрасна, иначе не скажешь. Глаза цвета теплого шоколада сверкали, улыбка делала ее почти школьницей, сияющая кожа, длинные распущенные волосы, легкие танцевальные движения. Она чувствовала предстоящую смерть и наслаждалась уже случившимся. Во взгляде, скользнувшем по телам, не было того плотоядного желания, что проскальзывало у Веника, в ее глазах была искренняя любовь к умершим и подарившим ей наслаждение.