Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

— До судорог.

Я отвернулась от Тамарии и стала подниматься по лестнице. Все было сказано. Меня еще раз подтолкнули к краю. Откуда им знать, что декадой ранее я искупалась в чистом источнике, смывшем все наносное и с меня, и с артефакта. Каким бы он ни был ранее, каким бы он ни стал после прикосновения Седого, тогда, на лестнице, желание было сугубо моим. Не все, что было, было подделкой. С такой мыслью я могу примириться.

Столик стоял на том же месте, обновленный белой краской с коричневым орнаментом по фасаду. Я провела пальцем по столешнице. Обычное дерево. Я видела, как крупные крепкие руки старого ведьмака шкурили его поверхность, снимая слой за слоем. Видела, как Борис менял днище у ящиков и прикручивал новые ручки взамен старых колечек. Предмет интерьера, довольно милый и старомодный. Сейчас есть такие умельцы, которые смастерят вам в два раза милее, любого размера и из любых материалов. Так почему я зацепилась именно за этот столик? А он зацепился за меня?

Я поддела пальцами крышку, поднятая столешница превратилась в мерцающее старое зеркало, отразившее круглое лицо с залегшими под глазами тенями, торчащими в разные стороны волосами, упрямо сжатыми губами. На всем облике лежала печать многодневной усталости.

Новые медные ручки, покрытые в нужных местах темным налетом для создания эффекта старины, были прохладными на ощупь. Я выдвинула правый. Массажная расческа, заколка, две резинки, которыми я стягивала волосы перед сном, детектив в мягкой обложке и упаковка салфеток. Это был мой столик, из моей спальни. Я задержала дыхание и потянула за левую ручку. Они были там, где я их оставила под защитой иконы, мои серебряные ножи. Ремешки крепления с меня сняли во время болезни и пока не вернули, так что, судя по всему, надо попрощаться с ними, как и с железной парой. Я взялась за отделанное белым перламутром навершие и вытащила плоский нож.

— Я знал, что у тебя есть оружие. — Отразившийся позади меня бессмертник был спокоен. — Это не оставляет мне выбора.

Я не успела даже повернуться, легкий тычок вперед, как нашкодившего котенка в нечаянно сделанную лужу. Я влетела головой в зеркало, тут же покрывшееся мелкой паутиной трещин, разделивших гладкую поверхность на кучу осколков, по какой-то причине оставшихся на месте. Лезвие проскребло по дереву, оставив широкую изогнутую царапину, и со звоном уткнулось в стекло. Из каждого фрагмента на меня смотрела испуганная женщина с разбитым лбом, красные капли стекали по широко распахнутым глазам.

Еще один рывок за свитер, на этот раз в противоположную сторону. Столик покачнулся, но устоял. Я нет. Ноги запнулись за ковер, а может, друг о друга, и я покатилась по полу, звякнуло лезвие, счастье, что не напоролась на него сама.

— Стой. — Я подняла руку с зажатым в ней охотничьим ножом — жест вышел не очень мирным. — Нарушишь приказ Хозяина — умрешь. Ты сам это сказал. Сам!

Иван выдернул из моих пальцев лезвие, серебро прошлось по его коже легким шипением, и поморщился.

— Дилемма, — сказал он, доставая из кармана перчатку. — Нарушу приказ о неприкосновенности — умру. — Он сунул руку в черную кожу и перекинул в нее нож, потирая обожженные пальцы друг о друга. — Допущу убийство Хозяина — тоже умру. Великолепный выбор, не находишь? — Мужчина выпрямился. — Собственно, его нет. Устранить угрозу жизни Седого важнее. Я не предаю. Я защищаю.

Носком ботинка он ткнул меня в бедро, коротко, без замаха. Я вскрикнула. Широкая подошва тут же прижала меня к полу, казалось, на бедро поставили стопку кирпичей, а не ногу.

— Хозяин все поймет. — Секретарь, которому подошли бы больше блокнот и ручка, чем оружие, подкинул и поймал нож.

— Он и так все понимает. Очнись, — закричала я, — вообразил себя умнее его? — Он надавил на бедро сильнее, отбивая охоту разговаривать. — А-а-а!

Нож взлетел и приземлился. Вот так это и случится, моим же оружием. Человек одинаково плохо реагирует и на железо, и на серебро в сердце. Я следила за сверкающим лезвием как завороженная, каждую секунду ожидая конца. Клинок описал очередную дугу и упал на ладонь, пальцы сжались, и я поняла: этот полет был последним.

Все произошло очень быстро, быстрее, чем мысль, быстрее, чем взгляд. В комнату ворвался вихрь, смазанное пятно, и оно снесло с меня бессмертника одним махом, завертело его в безумном хороводе и бросило на постель. Раздался треск, один из столбов, поддерживающих балдахин, подломился, ткань угрожающе закачалась. Сила удара была такова, что ножки кровати, оставляя на ковре след, проскребли по мягкой поверхности, боковина уперлась в стену и замерла. Замер и вихрь. Две фигуры друг напротив друга. Иван и слуга, охранявший вход в кабинет Седого, темноволосый, среднего телосложения, ничем, кроме кителя и черных без радужки глаз, непримечательный мужчина. Я даже именем его не поинтересовалась.

Вскочив на ноги, я осмотрела комнату, взгляд метался от одного предмета к другому. В голову приходила всякая чушь вроде прыжка бессмертнику на спину, а там, дадут святые, удастся вцепиться в волосы или глаза. Можно еще кувшином по голове огреть, или сразу тазом, или ночным горшком. Мысль мелькнула и исчезла, мы не в дрянном боевике, а я не героиня, защищающая героя от ядерных ударов.

Они стояли друг напротив друга. Одной рукой секретарь упирался мужчине в грудь, второй по-прежнему сжимал рукоять с белым навершием, с той разницей, что лезвие полностью уходило в живот брежатому. Шипела нечистая кровь, вскипая на лезвии, пахло железом и потом.

Мужчина не рычал, не вырывался, не старался избавиться от ядовитого железа. Он спокойно стоял, пришпиленный к противнику, словно один из партнеров в смертельном танце. Черноглазый открыл рот, вместо рыка послышался смех. Руки бессмертника дрогнули. Странные глаза, в которых не было радужки, вдруг наполнились краснотой.

— Скажи, что рада мне, птичка! — жуткий смешок, который способен издать только проклятый.

Бес веселился, несмотря на то что из тела, которое он взял, толчками выходила отравленная серебром кровь.

— Что ты здесь делаешь? — возмутился Иван, после секундного замешательства прищурился и зарычал, озаренный яростной догадкой. — Ты ослушался! Ты… ты? Это ты рассказал все Прекрасной? Ты вручил ей эту чертову книгу? Сдал Хозяина?

Опора балдахина снова затрещала.

— Почему? — вопрос был задан с искренностью, несвойственной нечисти, бессмертник перебирал в уме варианты, но никак не мог на чем-то остановиться. — Почему, отродье безвременья?

— Потому что мне скучно, — выплюнул бес в лицо Ивану, — потому что вы даже мысли не допускаете о неповиновении! Вот почему! Ненавижу тихонь, ненавижу вашу рабскую покорность. Нельзя делать, нельзя смотреть, нельзя думать! Тьфу! Пионерский отряд, а не предел демона! — выкрикнул он и, видя, как кривится от ярости лицо бессмертника, расхохотался. — И что? Что ты сделаешь? Меня нельзя убить!