Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
Слава потянулся. Что ж, день сегодня однозначно хорош. Два дела почти сделаны, а вечером ещё и Алинка примчится, и — Слава не мог объяснить толком, но его чуткая интуиции отчаянно сигналила — Алинкина информация может быть как-то связана с теми сведениями, которые он только что узнал. Узнал буквально каких-то полчаса назад.
* * *— Да, Слава, далековато же ты забрался, но с другой стороны, всё лучше так, чем…
Женщина, сидевшая на неудобном низеньком диванчике в комнатке, исполняющей роль гостиной в Славином временном убежище, не удержалась и поднесла к лицу белый платок, который до этого нервно комкала в руках, промокнула выступившие на глазах слёзы. Маленькая сморщенная рука её слегка подрагивала — чувствовалось, что переживания последних дней сильно подкосили её. Слава с неожиданной для себя горечью отметил, что эта милая женщина как-то стремительно состарилась за ту неделю с небольшим, что он её не видел. Нет, она и раньше была немолода — низенькая, полненькая, она никогда не пыталась обмануть свой возраст, как это делают многие начинающие стареть женщины, была из тех, кто встречает старость достойно, с благодарностью оглядываясь на прожитые годы, — но сейчас, осунувшаяся и похудевшая (и как же ей не шла эта ненужная худоба), она производила тягостное впечатление, и Слава вспомнил осторожное Алинкино предупреждение: «Ты, Славка, поаккуратнее там. Переживает она очень».
Алинка могла бы и не предупреждать, Слава и так знал, что арест Величко Константина Георгиевича больнее всех ударит именно по его супруге, Полине Михайловне, «милой Поленьке», которая сейчас сидела напротив Славы и мужественно пыталась взять себя в руки. Слава не торопил. Он понимал, как трудно приходится этой маленькой женщине, и потому чувствовал себя слегка неуютно оттого, что он вынужден напрягать её, но всё это было нужно, и нужно прежде всего и самому Величко, которого держали в тюрьме, и его жене. Полина Михайловна это тоже понимала. Наконец-то справившись с собой, она оторвала от глаз платок и посмотрела на Славу.
— Полина Михайловна, — Слава поймал грустный взгляд своей гостьи и виновато улыбнулся. — Вы его видели? Константина Георгиевича? Как он?
— Ох, Славочка, видела. Слава богу, видела Костеньку моего. Я ведь, Слава, уже и руки опустила — отказ за отказом, хорошо Ларочка постаралась. Хотя и у неё, видно, не слишком-то большое влияние на сына. Но, к счастью, всё получилось.
— Он в порядке?
Полина Михайловна горько усмехнулась.
— Ну как тебе сказать? Держится молодцом. Но похудел, осунулся. Одежда на нём болтается…
— Полина Михайловна, — Слава чуть придвинулся, взял в ладони маленькую старческую руку, ободряюще сжал. — Помните, вы же всегда ворчали, что Константин Георгиевич не следит за своим питанием, лишний вес, то-сё. Так что, может, оно и на пользу. Считайте, что на диету сел.
Шутка получилась неуклюжей, Полина Михайловна даже не нашла в себе силы улыбнуться, только махнула в сердцах рукой.
— Да пропади она пропадом такая диета. Костя всегда покушать любил, да ты и сам это, Слава, знаешь. А теперь, какая там у них в тюрьме еда? Правда, кое-что мне удалось ему передать. И из еды тоже — специально сбегала в его любимый ресторан за расстегаями. Да носки ещё шерстяные и вещи тёплые, это меня уже следователь надоумил. А так, спасибо Ларочке, конечно. Похлопотала.
Ларочкой Полина Михайловна называла свою старую школьную подругу, которую на самом деле звали Ларисой Фёдоровной Ставицкой и которая была матерью их теперешнего Верховного. Именно благодаря старинной дружбе, которая связывала Полину Михайловну и Ларочку — Ларису Фёдоровну, и удалось пробить свидание с арестованным Константином Георгиевичем Величко.
На это свидание Слава возлагал большие надежды. Оно должно было помочь в решении второй задачи — оружие и боеприпасы, без должного запаса которых контрпереворот рисковал провалиться.
Боеприпасы производились в родном Славином секторе, и, казалось бы, что тут проблем быть не должно, но, увы, всё было не так просто. Цех, выделенный под это специфическое производство, а, главное, склад готовой продукции курировался непосредственно военными. Заведующий складом, хмурый и необщительный мужчина с невнятной фамилией Иванов, тоже был военным, и все вопросы с ним Величко решал напрямую, Слава в эти дела не лез. А Долинин тоже никак не мог подключиться — ещё при Ледовском все вопросы снабжения находились в ведении Рябинина. Потому и выходило, что всё замыкалось на Константине Георгиевиче, который сидел в тюрьме, в одиночной камере, и свидания к которому были строго запрещены для всех, включая жену.
И вот, благодаря Алинкиной помощи, старинной дружбе с матерью Ставицкого, происхождению Полины Михайловны (оно, хвала богам, не подкачало, отец жены Величко, Михаил Николаевич Черкасов занимал должность министра производства при прежнем правительстве, свергнутом Ровшицем), ну и, конечно, благодаря находчивости и предприимчивости самого Славы, который неделю назад, рискуя всем, связался с женой своего шефа, это свидание наконец-то состоялось, и теперь Слава терпеливо ждал, какую весточку передал ему Величко через свою жену.
— Полина Михайловна, вы не волнуйтесь. Скоро всё закончится. Мы работаем над этим. Всё это останется в прошлом, Константин Георгиевич окажется дома, оглянуться не успеете. Вы мне верите?
— Твои слова да богу б в уши, — вздохнула Полина Михайловна и грустно качнула головой.
…Каждый раз, когда Слава встречался с женой своего шефа (сам Константин Георгиевич именовал её всегда «моя Поленька», и голос его при этом наполнялся непривычной для него нежностью), Слава думал о том, что, наверно, в странном понятии, именуемом браком, всё-таки что-то есть. Хотя сам Слава не видел в нём, если честно, ничего хорошего. Отчасти, наверно, в этом была виновата мама, старающаяся любыми путями устроить его семейную жизнь. Отчасти то, что перед его глазами в
