Юлиана Суренова - Дорогой сновидений

Ничего не говоря, колдун лишь поднял на нее задумчивый взгляд печальных глаз.

— Шамаш, я знаю дорогу! — она была готова просить, умолять, так ей хотелось быть ему полезной, чтобы он обратил на нее внимание, понял, что она — не серая тень, способная лишь записывать события, которые совершают другие, но и сама что-то делает, что она может даже изменять судьбу… — Я пройду через врата и я сделаю все лучше любого смертного, будь то человек или его призрак! Их терзает страх, которым полнится, словно пустыня снегом, память. Я же свободна от чувств. Они не помешают мне…

— Ты что же, решила сама отправиться в путь? — с долей удивления, за которым просматривалась тень неодобрения, спросила богиня смерти.

— Да! Конечно! Лаль мне не враг и…

— Ты сошла с ума, Гешти! — с сочувствием глядя на нее, качнула головой Кигаль. — Очутившись в мире сновидений, ты станешь всего лишь еще одной спящей — и только…

— Это не важно!

"Гештинанна! — резко одернула ее Кигаль. — Перестань! Постыдись людей! Ты ведь богиня! Приди, наконец, в себя! Прислушайся к тому, что ты говоришь: "Это не важно!" А что тогда важно? Зачем отправляться в путь, если он — не более чем сон? Чтобы подарить Лалю еще и свои силы заодно со знаниями? То, что ты говоришь, это слова непроходимой дуры, а не дочери мудрости!

Богиня истории несколько мгновений стояла, удивленно хлопая глазами, словно до этого мгновения спала, а теперь, проснувшись, никак не могла понять, где она и что происходит. Затем она застыла, на миг, обратив свое стихийное тело в камень. Наконец, став прежней хладнокровной и разумной повелительницей своих чувств, она повернулась к Кигаль, заговорив с ней на языке мыслей: — "Прости. Не знаю, что на меня нашло… Просто безумие какое-то!"

"Конечно, безумие, — хмыкнула та. — Как еще можно назвать любовь?"

Богиня памяти достаточно пришла в себя, чтобы не броситься сразу же отрицать то, что было истинной правдой. Ее щек коснулся румянец, однако смущение быстро прошло. В глаза вошла задумчивость, на лицо набежала тень сомнения.

"Что-то здесь не так. Я не Инанна, чтобы сходить с ума от чувства…"

Богиня смерти взглянула на нее с снисхождением:

"Ты просто никогда прежде не влюблялась и не понимаешь, сколь сильным может быть страсть".

"И все же… — брови Гештинанны сошлись. — До этого мгновения я чувствовала себя будто в бреду, так, если бы кто-то, ослепляя меня пламенем вспыхнувшей в моем сердце страсти, подчинил себе мою душу, лишая способности мыслить, заставляя действовать, опираясь на эмоции, не знания… Кигаль, я чувствовала себя так, словно съела пригоршню ягод Меслам!»

Богиня смерти взглянула на нее с испугом: "Если все зашло настолько далеко… — она повернулась к Шамашу, который стоял, ожидая, когда все справятся со своими переживаниями, подготовившись к тому, чтобы действовать. — У нас очень мало времени, — проговорила она, именно так — "у нас", не разделяя себя и людей, понимая, что в отличие от всех прежних времени и событий, нынешние одинаково опасны для всех, когда могут изменить один из основных непреложных законов мироздания — грань между явью и сном… — Я знаю, что говорю: Лаль всегда был страшно упрям…"

"Да… — вздохнула Гештинанна, наверное, впервые за весь этот разговор, соглашаясь со своей хозяйкой. — Он упрям…"

"И мстителен. И безрассуден… И может убить пленников, когда за ними придут освободители…"

Богиня памяти скользнула взглядом по замершим поблизости смертным. В ее глазах затеплилось сочувствием — женщина понимала, что бессильна изменить то, что было суждено.

"Жаль… — вздохом сорвалось с ее поджатых, превратившись в тонкие бледные нити, губ. — Нам не приходится выбирать…"

"Да! — Кигаль, наоборот, вскинулась, — мы не можем допустить, чтобы мироздание развалилось на части, потеряв одну из связующих нитей!"

"Я понимаю… — Гештинанна вздохнула. — Смертные не станут рисковать жизнями своих детей… Пока они спят — они живы, но кто знает, что случится, если попытаться их разбудить… Я была права: лучше ни во что не вмешиваться…"

"Нет! Ты не так все поняла…!" — лицо богини смерти исказилось гримасой боли. Оно было бледным, в то время как глаза горели нездоровым пламенем. В них плавилось отчаяние.

"Разве? — Гешти устало взглянула на нее. От недавнего всплеска страстей не осталось и следа. Она вновь была сама разумность и рассудительность. — Если мы вмешаемся, новой войны не миновать".

"Ну и что? — пренебрежительно фыркнула ее собеседница. — Он — всего лишь маленький божок, а мы…"

"Но он бог. Которому ничего не стоит убить смертных. Поверь, пойми: нам будет лучше ни во что не вмешиваться. И пусть Лаль играет своими новыми игрушками. До тех пор, пока они его привлекают — они будут живы… А за это время мы отыщем способ справиться с ним".

"Нет!" — с еще большим упрямством повторила Кигаль.

"Но почему! — богине памяти ее рассуждения казались более чем разумными — истинными. Она не видела в них никакого изъяна. — Ведь речь идет всего лишь о нескольких смертных. Которых мы все равно не в силах спасти…"

"Ты только что сама хотела отправиться в путь, лишь бы помочь…"

"Я уже сказала, что была во власти чего-то, непонятного мне, подобного навету. Я не понимала, что делаю. Для меня было неважно, помогу я смертным или, наоборот, все лишь испорчу. Единственное, чего мне хотелось — сделать что-то для Шамаша, обратить на себя его внимание. Я была слепа и поэтому ошибалась. Сейчас же все совсем не так! А если ты не понимаешь этого, прислушайся, если не к моим словам, то к своим мыслям!"

"Не могу!" — Кигаль всплеснула руками, не зная что сказать. У нее на глазах рушились все планы, которые она вынашивала столько веков! Да что там планы, все будущее, каким она его видела!

"Успокойся. Неужели пришла моя очередь говорить тебе это? Право же, я не ожидала от тебя такой заботы о смертных!"

"Причем здесь…!" — в порыве отчаяния начала она, однако, поймав себя на том, что чуть было не выдала секрет, который должна была хранить ото всех, прикусила язык.

Не в силах успокоиться, она, нервно дернув плечами, повернулась к богу солнца: — Шамаш! — окликнула она его, стремясь заручиться поддержкой брата.

Колдун словно не замечал их. Он смотрел на стоявших вокруг торговцев, и его лицо было хмурым и напряженным.

Караванщикам только-только удалось совладать с чувством оцепенения, вызванным приходом подземных богинь, чье появление, несмотря на то, что их привел бог солнца, и внешнюю дружелюбие, не сулило ничего хорошего. Атен уже даже открыл рот, чтобы, отвечая на немой вопрос Шамаша, рассказать обо всем… не произошедшем, нет, скорее — обнаружившемся за время Его отсутствия. Но голос повелительницы подземного мира, громом прозвучавший в душе смертного, заставил его, затрепетав, словно крохотный лист в порывах разбушевавшегося ветра, замолчать.