Елена Костромина - Трафарет вечности

О начале правления Анны Иоанновны Федор узнал лишь через год, так как ни письма, ни взятки не было. В 1731 году его потребовали ко двору, угрожая в противном случае, лишить и званий, и содержания, и имений. Федор в письме сообщил, что приедет немедля.

В назначенный день, задолго до назначенного часа, императрица Анна Иоанновна и ее преданный наперсник сидели в уединенном покое Петродворца, ожидая человека, про которого они слышали довольно много странного и угрожающего. Императрица чувствовала легкое недомогание, причину которого она себе объяснить не могла:

— Может быть… Мы напрасно написали такое письмо… полковнику?

Бирон храбро, не смотря на бледность лица под париком, ответил:

— Это все сказки! Не может такого быть, что бы человек обладал такой властью!

Анна согласно покивала головой.

Назначенный час все никак не приходил. Императрица и фаворит ждали визитера. За окнами начало темнеть. Слуги внесли свечи и зажгли камин. Стемнело. Наконец часы пробили восемь раз.

— И где же он? — спросила Анна Иоанновна, внезапно осмелев.

И тут в комнате начали гаснуть свечи. Они гасли одна за другой и через несколько биений сердца комната погрузилась бы в полную темноту, если бы не камин. Но вот огонь в камине стал греть все слабее и слабее, пока не остались лишь красноватые точки угольков.

— Я здесь, Ваше Величество! — раздался голос, заполнивший все пространство комнаты.

В этот миг все свечи вспыхнули факелами, а камин исторг вихрь пламени. Казалось, все охвачено огнем. Императрица закричала, но ее слабый голос был не слышен в реве огня. И над всем этим раздался спокойный голос:

— Что Вам угодно приказать мне, Ваше Величество?

В центре комнаты образовался огненный водоворот. Из него вышел Федор, одетый в черный и золотой, по последней моде скроенный и безупречно сшитый, придворный наряд.

— Нет, нет, ничего! — замахала руками испуганная Анна Иоанновна.

— Не изволите ли оказать мне милость, допустить к руке? — точно таким же тоном, что и раньше, осведомился Беляев.

— Извольте, полковник… — императрица протянула руку, Федор по военному четко поклонился, подошел, коснулся, как предписывал этикет, губами высочайшей длани, галантно поклонился и вышел из комнаты вон. Лейб-гвардейцы безмолвно проводили его до дверей, где полковника уже ждала карета.

После того, как императрица отошла от сердечного вздрога, Федору, уже вернувшемуся в имение, был пожалован чин генерал-майора, от которого он вежливо отказался и два имения под Москвою из личных императорских, которые он любезно принял.

Правда, память у императрицы оказалась коротковата и в 1734 году семья Скворцовых была взята под арест. Последствия не заставили себя ждать. Через месяц после высылки ведьмачьей семьи за Федором послал сам Бирон. Федор сказался больным и никуда не поехал. Через три дня последовало новое приглашение. Его он тоже проигнорировал. Еще через четыре дня всевластный временщик приехал сам.

В тот момент, когда карета с фаворитом встала в воротах Беляевской усадьбы, на конюшенном дворе заканчивались приготовления к выезду на кабанью травлю. Десятка два охотников, загонные люди и собачьи своры издавали такой невообразимый шум, что фельдъегеря довольно долго не могли привлечь к кортежу обер-камергера никакого внимания.

Ворота, запертые, как райские врата — незаметно, но надежно, открываться не желали. Легкомысленная решетка, изящно ограждающая усадьбу от непрошенных вторжений, на поверку оказалась преградой непреодолимой. Пришлось кричать сторожа. Сторож же, обязанный по долгу службы находиться при воротах, нечувствительно утек принять участие в сборах на охоту.

Страсти перед вратами стали накаляться и, возможно, произошел бы некий эксцесс, но, к счастью для всех, Федору понадобились перчатки, которые, как он неожиданно вспомнил, он оставил в домике того самого сторожа. Сторож помчался искать перчатки, узрел нашествие, метнулся назад на псарню, где Федором был сгоряча обруган, во-первых, за то, что явился он без перчаток, во-вторых, за то, что плохо стережет ворота и, в заключение гневной речи, был послан эти самые ворота отворить.

Федор, покинув и псарню и охотников, еле успел незаметно улечься в постель и принять болезненный и сонный вид. Не самый малый подвиг, при шуме, царящем в усадьбе, но он блестяще справился с ролью.

Бирон вошел в спальню Федора, когда тот уже удобно устроился на подушках в огромной кровати и, как следует закопался под одеяло. На Федоре была батистовая ночная сорочка с итальянскими кружевами, а волосы убраны под сетку, потому лишь, что он терпеть не мог ночных колпаков. Некоторое несоответствие в костюм вносили охотничьи бриджи и сапоги для верховой езды, надетые на Федора, ведь времени их снять не осталось, но под пуховой периной их было тяжело заметить.

— Приветствую, Ваше Сиятельство, — слабым голосом сказал Федор, указывая на кресло рядом с остывшим камином.

— Приношу Вам, полковник, свои сожаления в том, что мешаю Вам болеть, — с усмешкой сказал временщик, — но кажется, Ваши домашние тоже не слишком печалятся по поводу Ваших, несомненно, значительных недомоганий.

— Почему Вы так решили? — спросил Федор, поглубже закапываясь в подушки, — Мои домашние, наоборот, очень беспокоятся обо мне, а, зная, как я люблю свежий кабаний окорок на Рождество, решили доставить мне удовольствие.

— Я вызывал Вас в Петербург, полковник, — уже более твердым тоном сказал Бирон.

— А я не припоминаю, чтобы находился на государственной службе. К тому же обучение в Академическом Университете прервано, я — частное лицо, — дружелюбно ответил Федор, затем добавил, — Присаживайтесь, герцог, вот кресло.

— Все мы служим Отечеству, — пафосно сказал гость, усаживаясь.

— Полноте, Ваше Сиятельство. Наши с Вами Отечества прекрасно без нас обходятся, — заявил Федор.

Это, конечно, было прямым оскорблением для фаворита, и у того заиграли желваки. Федор в обычном случае так никогда не поступил бы, но он был слишком раздражен всей этой историей с ведьмаками.

Сиюминутное раздражение Федора так же было велико — ведь охотники убрались прочь со двора, зная, что их ждет отличная добыча — егерь выследил двух огромных секачей, а ему теперь приходилось вежливо беседовать с царедворцем, из-за болезненного самолюбия которого вся история и произошла.

— Я действительно понимаю Ваш гнев, полковник, — неожиданно для самого себя, сказал Бирон, — теперь понимаю. То, что происходит в столице последний месяц — не поддается никакому контролю или лучше сказать… — он махнул безнадежно рукой, — Неужели только трое мужчин удерживали город от таких серьезных неприятностей?