Stashe - Кайорат

— Ты не прав, — возразил я, — и мне нужно поговорить с драконом. Необходимо как можно скорее поймать человека. Мы побывали в схватке с ним, я знаю, о чем говорю. Радуга еще в опасности.

— Глупости, — отрезал отец, — о разговоре не может идти и речи. Путешествие окончено. Я твой отец. Опыта в подобных делах имею больше. Иди, отдохни, перекуси. Вечером соберемся семьей, пообщаешься с Майей. Нужно решить, куда ты сможешь поехать, чтобы не привлекать лишнего внимания.

— Ты не можешь просто отодвинуть меня в сторону! Я отвечаю за слова, которые произношу, но ты не считаешься с ними. Почему? Ведь говорю же правду, человек смертельно опасен. И почему не могу говорить с драконом?

Отец встал. Гребень на его шее раздраженно поднялся:

— Сказал, хватит. Будет время умных разговоров. Тебе не о чем говорить с драконом сейчас. Я понимаю, злишься и слишком расстроен, чтобы рассуждать здраво. Да, пришлось пережить трудные времена. Но ты ошибаешься. Ничто не может угрожать радуге, кроме кураторов. Дядя обезврежен. Иди.

Я открыл пасть, хотелось заорать, потом закрыл. Хорошо.

— Пусть так. Увидимся вечером. Я, правда, очень устал.

Он величественно кивнул, гребень медленно улегся. Ну, хоть что-то не меняется. Отец никогда не слышал возражений, но принимал покорность как данность.

Я вышел в коридор и рысью помчался обратно к товарищам. Заставил думать себя только об одном — радуге. Но стоило подойти к двери, как разом обессилел, не мог сделать и шага. Стоял, упершись головой в створку, и переваривал разговор с отцом. Как вести себя, когда все разрушено и одновременно прозрачно как никогда? Я не знал каких чувств испытывать больше — радости, что не осталось тайн и недомолвок, или горечи открывшихся знаний. Эта внутренняя борьба делала беспомощным и слабым. Постепенно внутри возникло понимание, и оно вытеснило остальное. Я честно признался, больше нет выбора. Если начну тонуть в разочаровании, от меня ничего не будет зависеть. Поэтому толкнул дверь лбом и вошел в помещение. Ишутхэ, Осирис и Тильда повернулись ко мне:

— Где Пилон? — спросил я. Отчего цеплялся за коня, не знаю, но его присутствие почему-то казалось неимоверно важным.

— За ним пришли сразу, как ты ушел. Сказали, просят дать показания по важному делу. Мы покумекали и решили, его повели на допрос. Но коняга непробиваемо спокоен, сказал, скоро вернется. Так что ждем, — ответил икуб. Они уютно устроились на полу и беседовали, дожидаясь нас. Осирис продолжал смотреть на меня снизу вверх. Я помотал головой и привалился к стене. Наверное, икуб как и остальные ждал рассказа, но говорить не хотелось. Ничего не мог поделать, словно проваливался куда-то и уносился мыслями очень далеко.

— Малыш, да что случилось? — спросил Осирис. Я поднял голову и понял, что он несколько раз обращался, на лице удивление и тревога. Вздохнул, собирая до кучи мысли:

— Все хорошо. Разговор тяжелый. Думаю, все никак не могу отвлечься.

— Послушай, я бы оставил тебя в покое, но ты никогда не выглядел таким помятым. Сказанное останется меж нами. Я беспокоюсь, малыш. Ты многое принимаешь слишком близко к сердцу.

— Осирис, — произнес я и замолчал. Просто больше ничего не лезло в голову.

— Я разочаровал родителей в свое время, — тихо сказал икуб, — после того, как вынужденно ушел из семьи долго терзался горькой обидой. Все казалось, родные предали. Не поняли, не приняли, заставляли соглашаться и признавать чуждые идеалы. А когда отверг выбранный путь, отказали и в главном — любви, понимании. Я не смог простить. Но понять, со временем. Тяжело. Знаю, что испытываешь, если прав в подозрениях. Непростые отношения с родителем и изменить их… разговор вышел не таким, как ожидал? Послушай, что бы он или ты не сказали в гневе, верь в любовь. Пусть выражение непонятное, но слова всегда кажутся ложью. Иногда требуется много времени, чтобы понять их истинный смысл. Когда утихает гнев, злость, печаль, тогда начинаешь рассуждать здраво. Приходит пора хладного рассудка, не чувств. Тогда только и увидишь все как есть.

— Понимаешь, он не поверил, — тихо сказал я и уже не мог остановиться. Слова потекли легко, цепляясь друг за друга, и складывались в удивительно гладкое повествование. Потихоньку подсел Ишутхэ, затем присоединилась Тильда. Они внимательно слушали, молча, не перебивая, не выражая ни сочувствия, ни неприязни.

Слушали, как предавалась огласке большая тайна кураторов и моего рода. Наверное, предательство с моей стороны, но ведь отец говорил — никто не поверит. Нас пятеро — их тысячи. Всегда найдутся те, кто с готовностью назовет сумасшедшими, предателями, изменниками. Днем позже, раньше. Я не боялся отца. Боялся человека, что он близко, а мы ничего не делаем. Когда уже заканчивал рассказ, увидел стоящего в дверях Пилона. Когда он появился и что слышал? Конь ни разу не перебил. Меланхолично кивал, слушая, все жевал нижнюю губу и тихонько шевелил ушами. Я замолчал.

Осирис закрыл лицо руками, и какое-то время сидел неподвижно. Ишутхэ, напротив, оскалился, поднялся с пола и принялся бродить по комнате. Пилон с шумом втянул ноздрями воздух и тихо заржал. Я недоуменно покосился на него. Синие глаза коня стали серьезными и грустными:

— Да, малыш. Мне тоже не поверили. Получили отчет о работе, дали новое задание. Оно прозвучало весьма интересно — забыть обо всем, что произошло. Никому не рассказывать ни о разрушенном городе, ни о человеке, ни о драконе. Сообщить товарищам, что им никто никогда не поверит, а страж лично позаботится о безопасности радуги. Я сказал, выражаю надежду, что хотя бы мои слова восприняты всерьез. Увы, никакого дальнейшего расследования не будет. Я достаточно пожил, чтобы понять, дело не пахнет засекречиванием, все проще. Никто не рассматривает угрозу всерьез. Дракон пойман, человек одно из недоразвитых, низших существ согласно записям та Чуи. То есть никак не может представлять опасности, даже если заявление противоречит реальным событиям.

А нет опасности, значит, и необходимости что-то предпринимать. Вот так. Спасибо твоему отцу, великому стражу посоха. Обезоружены, связаны, над нами смеются, и наверняка при попытке упорствовать объявят пошатнувшими умственное здоровье. Я бы плюнул на идиотов, но существует мир, гибели которого я не хочу. Любое противодействие, намекнули мне, будет расценено как попытка переворота. Опасаюсь, что вскоре попытаются отобрать и ожерелье. Зря стремились сюда. В результате стольких усилий остается тупо ожидать невеселого конца. Не сомневаюсь, человек вскоре нападет на радугу, а мы погибнем в бездействии. Весело, не правда ли?

— Нет, — категорически не согласился я, — ты говоришь слова о конце специально, верно? Хочешь разозлить? Я все обдумал, но мне нужна помощь.