Сергей Смирнов - Цареградский оборотень

-- Что проку в твоей добыче, князь-воевода,-- стал беззлобно укорять Хорога Богит,-- если весь твой род вскоре утечет на полдень тенями так же, как истекают стаи скворцов и твоя нынешняя дорога?

-- Откуда ведаешь, старый? -- хмуро вопросил князь, а его конь тревожно прянул ушами.

-- Отовсюду, князь,-- хитро отвечал Богит,-- раз мне отныне вовсе не нужны дороги.

-- В чем же ныне сулишь мне прок,-- так же хмуро усмехнулся  князь-воевода,-- коли потрудился открыть вежды оттуда, где более нет дорог?

-- Поторопись, покуда есть день торопиться, -- предупредил князя старый жрец, никогда в жизни своей не достигавший Поля.-- Добыча и золото не дороже твоей тени. Заберешь все на следующий гон. Зарой добычу в безродную землю, у дороги перелетных теней. Поторопись -- вот в чем будет твой прок.

-- С кем говоришь, отец, никак с конем? -- изумленно спросил позади князя его старший сын Коломир.

-- Ветер гуляет в моей бороде,-- ответил ему через плечо отец.-- Тебе послышалось.

-- Достигнешь Туровой земли, не радуйся Сретенью,-- продолжал Богит,-- торопись дальше на полночь. Гони след своего третьего сына, пока его кровь не вошла в ножны чужой крови и не обернулась против тебя и твоего рода. Поверни ее ток на полдень, и пусть ее руслом станут тени птиц, покуда еще не кончился перелет. Торопись. Верни своего сына в ромейское царство, теперь он уже будет благодарен тебе за это. Пусть он лучше станет царем среди ромеев, как ты, князь, пророчил своим вещим сном, нежели -- волкодлаком среди северцев. Плод падает незрелым, говорили ромеи, торопись подхватить его. Так торопись подхватить его своими руками, а не чужими.

Не успел князь-воевода остановить коня, как его старший сын Коломир увидел летящую ему точно в правый глаз стрелу. Он нишкнул, а когда осмелился снова поднять голову, то оцепенел из удивления: стрела с белым оперением висела себе на том же месте, в одной пяди от его правого века, а вместо самой стрелы навстречу княжичу двигался прямо по ней, как по мосту, старый жрец Богит.

-- Здравствуй, старый! -- невольно воскликнул Коломир.

-- Теперь уж ты здравствуй, княжич,-- ответил ему Богит.-- Тебе за всех своих здравствовать придется. Увидишь своего младшего брата, передай ему мои слова: на распутье выбери пятую дорогу -- ту, у какой начало за ухом, а конец за поясом.

-- Что за дорога? -- еще больше изумился Коломир.-- Никогда такой не видал.

-- Тебе такую и знать не надо,-- коротко ответил Богит.

В тот же миг Коломир сморгнул оттого, что степной ветер надул ему в правый глаз соринку, а стрела пропала.

Князь же воевода велел зарывать добычу в безродную землю Поля, у прозрачной дороги птичьих теней. Однако готы воспротивились, не понимая княжьей нужды. Тогда северский князь Хорог и готский граф Уларих дали друг другу клятвы. Хорог поклялся, что не потребует большей доли добычи, чем той, что оставит в руках готов, а Уларих поклялся, что довезет всю добычу до града Турова и возьмет сверх своей доли только три золотых чаши.

Богит же, тем временем, как ни старался приоткрыть хоть на пядь золотую дверь, так и не смог.

Когда слобожанин очнулся, то сразу заметил, как сверкает в чаще его ножик. Он поскакал к тому дереву по-воробьиному, а потом, расправившись с путами, двинулся по следу радимичей уже по-волчьи.

Труднее всех оказалось в тот день найти свою новую дорогу Уврату. Он заснул посреди Поля, уйдя наконец от угорской погони вместе с двумя другими бродниками, которых надул ему в судьбу степной ветер, -- одним полянином, а другим и вовсе волохом.

Украли они втроем дочь одного князя-кагана в надежде продать ее хазарам, которые ценили угорских девушек больше, чем угорских коней. Три дня и три ночи угры гнали след бродников и каган увидел, что не может нагнать тех, кто прячет свои тени в седельных сумках, а потому тени не волочятся следом по земле и не мешают скакать. Он смирился с потерей и выпустил бродникам вдогон заговоренную стрелу. Конец такой стрелы угры приклеивали пчелиной слюной к тетиве. Стрела в один миг вытягивалась от лука до цели и, только попав в нее, оставляла тетиву. Цель могла быть как угодно далека -- главное, чтобы стрела раньше хоть один раз до выстрела прикасалась к ней острием. Каган не хотел отдавать хазарам свою третью дочь, как рабыню. И вот бродник Уврат, вышедший от северцев Туровых, вдруг с изумлением заметил, что несет положенную через седло мертвую полонянку, а у нее из уха торчит угорская стрела. Он не знал, что этот стрелой старшая сестра полонянки когда-то выковыривала у младшей из уха засунутую туда по баловству вишневую косточку.

Бродники тоже смирились с потерей и бросили мертвую. Каган успел подобрать свою дочь раньше, чем на нее опустился с неба первый ворон-стервятник, успев, однако  уронить ей на чрево тяжелое черное перо.

Закончив свой бесплодный торг с погоней, бродники прилегли в тени скифского кургана перевести дух.

И вот Уврат очнулся и разом вскочил. Ему показалось, что во сне его схватили за руки и за ноги какие-то чужаки и стали растаскивать в разные стороны. Оказалось, что в самом деле от того самого места, где он лег, а теперь стоял, ветры подули сразу на четыре стороны света, и потому Уврату сначала во сне, а потом и наяву стало трудно дышать.

Такое с ним повелось с самого детства. Он не успел на свет раньше Коломира. Отец больше любил первенца и однажды разрешил Коломиру взять в руки свой меч, а Уврата подпустил к своему мечу только следующей весной. Потом пришел последыш, который оставил на дороге мертвой их мать. Отец не любил последыша и никогда не давал ему своего меча, но никогда и не бил его и трогал его так, как трогают осиное гнездо или еще не остывшую подкову. Зато последыша любили мамки и никогда не давали его в обиду. Однажды, когда они все отвернулись кто куда, Уврат не долго думая дал младшему здорового пинка, и тот отлетел, как тюфяк, набитый сеном. Последыш никогда не жаловался мамкам, но сначала от обиды и боли краснел или бледнел, а потом всегда мстил. И тут он, не успев мертвецки побледнеть, живо достал из-за пазухи дохлую осу и кинул ее в Уврата -- да так метко, что она впилась своим жалом тому в веко и повисла.

-- А ты съел нашу маму! -- закричал на младшего Уврат так громко, что по всему граду разнеслось.-- Ты волк! Волк!

Последыш побелел и выхватил из-за пазухи еще одну осу, но не успел ее бросить в брата, как она запахла паленым, затлела в его пальцах и посыпалась на землю золой.

Тогда одна из мамок размахнулась длинной крапивой, словно мечом, и хлестнула ею Уврата по губам. С тех пор он все злые слова берег про себя.