Владислав Русанов - Заложник удачи

Тут у вожака хэвры снова стало две глаза, и Годимир с радостью заметил, что губа Сыдора распухла и, скорее всего, мешает ему улыбаться. А так тебе и надо, ублюдок. Скоро совсем не до смеху будет. Дай только выпутаться из веревок и слезть с дерева, а там месть — вопрос времени и не более. И уж таким наивным Годимир из Чечевичей не будет.

— Я хочу, чтоб ты знал, Сыдор. Я тебя найду, — тихо проговорил словинец, но разбойник его услышал.

— Да ради Господа! — весело ответил он. — Искал тут один, сладкая бузина!

— Ищите и обретете, — с противной ухмылочкой проговорил присутствующий здесь же чародей. До сих пор он стоял тихо — не мудрено не заметить. — Так, кажется, в «Деяниях Господа» сказано? Жаль, священные книги не поясняют, что именно вы найдете.

— А ты, загорец, тоже готовься! — пообещал рыцарь. — Клянусь убить тебя легко, я же не такая скотина…

— Это ж надо! — восхитился Вукаш. — Какой же ты добрый, Годимир из Чечевичей. Не иначе со святошей пообщался? Как у него там с задницей? Я надеюсь, не скоро заживет…

Молодой человек попытался выкрутиться из опутывающих его веревок. Забился, как сазан на крючке.

— Гляди, не обделайся с натуги! — под веселое ржание лесных молодцев выкрикнул Сыдор. — Ладно, висите тут, а нам недосуг! В Ошмянах звездочка моя дожидается.

— Каленое железо тебя в Ошмянах дожидается!

— А это мы поглядим! — Будущий король всего Заречья подмигнул и махнул рукой. — По коням, братцы! По коням!

Разбойники заметушились, как муравьи в растревоженном муравейнике. Кто полез в седло, кто запрыгнул на облучок телеги.

— Прощай, пан Годимир из Чечевичей! — Вожак хэвры взмахнул плетью. — Хотел бы я сказать, что жалко тебя, да врать не обучен! И ты, Бирюк, тоже прощай. Желаю подольше помучиться!

Гикнули возницы, хлестнули по крупам коней вожжами.

Заскрипели колеса, затопали копыта.

Годимиру запомнился лишь тоскливый взгляд Дорофея, брошенный через плечо. Бывший бортник ехал на последней телеге, уцепившись за мешки.

Вскоре лес приглушил звуки движущегося обоза и в бучине воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь чуть слышным шорохом ветвей да поскрипыванием веревки, на которой раскачивался Ярош — кто-то из разбойников толкнул его напоследок забавы ради.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

НОЧЬ КЛЫКА И КОГТЯ

Скрип, скрип… Скрип, скрип…

У каждого человека есть звуки, слышать которые ему неприятно до омерзения, до мурашек между лопатками, до оскомины. Кому-то не нравится, когда скребут ногтем по неглазурованному боку кувшина. Другого, напротив, передергивает от скрипа ножа по глазурованной глине, а иного может свести с ума шелест лезвия бритвы о точильный ремень.

Каждому свое… Но Годимир прочно уяснил, что с сегодняшнего дня его будет бесить поскрипывание прочной конопляной веревки, намотанной на гладкую кору бука.

Ярош молчал.

И молча раскачивался, с каждым разом отклоняясь все меньше и меньше. Это вселяло надежду.

Смолкли голоса разбойников, затихло ржание коней, топот копыт, тарахтение повозок. Сразу же зацвиринькал лесной конек — серовато-желтая, остроклювая птичка размером с синицу. В Заречье его зовут почему-то щеврицей. Вдалеке прокатилась раскатистая дробь дятла. Они вблизи Запретных гор тоже отличались от привычных по лесам Хоробровщины птиц. Были не пестрыми, а черными, словно их в саже кто извалял. Только шапочка алела. И называли их местные кмети желнами. Что за имечко? У загорцев переняли, что ли?

— Ярош, — тихонько позвал Годимир.

Лесной молодец не откликался.

— Ярош. Ярош!

— Чего тебе… пан рыцарь?

— Прости меня.

— Еще чего!

— Да ладно, брось обижаться. Прости. Я ляпнул глупость, не подумав. Признаю. И прошу прощения.

Бирюк помолчал. Его раскачивания стали уже почти не заметны. Хмыкнул:

— Эх, елкина ковырялка! А ведь все могло иначе пойти!

— Что пойти? Куда?

— За Кудыкины горы! Жизнь могла по-иному пойти. Если б один болван не ляпал чего не надо, а другой болван меньше обижался. Эх, елкина ковырялка! Ведь мелочь, ерунда, внимания не стоящая, а как судьбу выворачивает!

— Так ты уже не обижаешься?

Разбойник вздохнул:

— Да чего уж там. Как говорится, ты пошутил, я посмеялся…

— Слава тебе, Господи!

— Что-то ты шибко радуешься, пан рыцарь. К лицу ли благородному пану?

— Перестань!

— Отчего же? Я — простолюдин, а ты так моей дружбе радуешься, словно я королевич какой… К слову, о королевичах. Как там у рыжего дела? У того, который с двумя рыбками?

— Иржи, что ли? — усмехнулся Годимир. — Жить будет. Не знаю, как долго теперь, когда загорцы на Ошмяны пошли.

— Уж всяко дольше нас, — дернул бородой Ярош.

— Это еще почему?

— Эх, пан рыцарь! Ты же странствующий рыцарь, елкина моталка. Так или нет?

— Ну, так…

— Вот тебе и «ну»! Ты ж науки превзошел, книги всякие читал…

— Ну, читал, читал… Что из этого?

— Так полнолуние сегодня, пан рыцарь.

— Полнолуние?

— Вот-вот. Сыдор знал, что делал. Хотя, я думаю, Сыдор-то тут ни при чем. Это чародей все придумал. У-у-у, жучара, моя бы воля, я б его…

— Да погоди ты! Что они придумали?

— Ох, уж эти благородные паны, елкина ковырялка! Все им объяснять приходится. Разжевывать, будто несмышленышам. Ты ж наверняка знаешь, что в полнолуние…

— Стой! — дернулся в веревках Годимир. Дернулся и закачался, как недавно раскачивался Бирюк. — Волколаки? Угадал я?

— Угадал, — удрученно ответил Ярош. Таким убитым голосом он последний раз говорил, когда они вырвались от старичков-отравителей и узнали о приближении стаи горных людоедов.

— Значит, нас… — Рыцарь глянул вниз. Между его пятками и травой было не больше двух аршин. Любой человек, если захочет, запросто достанет. Не говоря уже о звере. — А почему он нас не к стволу привязал?

— Ну, ты, пан рыцарь, совсем спятил! — искренне восхитился Бирюк. — Его топят, а он переживает, что на кол не посадили!

— Да при чем тут!..

— А верно. Ни при чем. Сыдор нас подвесил, чтобы помучились подольше. Понравится тебе, когда вначале ноги обглодают до колена, потом сдергивать начнут… — Ярош передернулся, а драконоборец следом за ним — уж очень жуткая картина вырисовывалась.

— Не понравится.

— Мне тоже. Но ничего не попишешь. Остается нам с тобой, пан рыцарь, простить друг друга и предстать перед Господом чистыми аки агнцы. Хотя мне это не грозит. Мне, все грехи отмолить за седмицу не удастся. Тут уж надо месяц-другой свечки жечь.

— Ничего, — попробовал утешить товарища по несчастью Годимир. — Помнишь, как господь говорил: «Один грешник раскаявшийся мне дороже дюжины дюжин праведников».