Руслан Мельников - Эрдейский поход

– Неужто настолько быстро? – Всеволод пытливо вглядывался в обветренное лицо кочевника. Да, татары известны своими стремительными переходами, но... – Я должен верить тебе?

– Не веришь мне – поверь серебру на моем оружии, – Сагаадай, утратив интерес к разговору, снова занялся стрелами.

Серебру Всеволод верил. Такое оружие могли носить лишь воины сторожи. И так драться с нечистью тоже могли только они. Значит, и все остальное – правда.

Несколько минут Всеволод, Конрад, Бранко и Золтан сидели в тишине, наблюдая за ловкими пальцами татарского сотника. Наконец юзбаши сам прервал молчание.

– Если мы уцелеем этой ночью, русич... – вдруг произнес Сагаадай.

Татарин внимательно разглядывал в своей ладони последний не прикрепленный еще к стреле серебрёный наконечник.

– Если нам суждено увидеть еще один рассвет... – обращался сейчас он к Всеволоду и только к нему, – согласен ли ты следовать дальше вместе?

– Ну, разумеется. Почему бы и нет?

В самом деле! Пусть вместо двух дружин к тевтонским Серебряным Воротам придет одна – потрепанная и разноликая, но важно, очень важно, чтобы до Закатной сторожи добралась хотя бы она. А вместе дойти шансов все-таки больше, чем порознь. И у русичей, и у татар.

– Это хорошо, – удовлетворенно кивнул Сагаадай. – А то нам без проводника пришлось бы туго.

– Нас призвали – и тебя, и меня, и мы пришли сюда по общему зову, – негромко сказал Всеволод. – И путь у нас теперь один.

Один путь с немецкими крестоносцами и с татарскими язычниками. Это звучало странно, но это было так.

...Им повезло. Воинство тьмы в ту ночь к Сибиу больше не подступало. Не успело подступить до восхода солнца. Хорошие все-таки кони у татар. Быстрые, выносливые. Далеко оторвались от погони. Жаль только, мало их нынче осталось.

Наутро пришлось растаскивать зловонные, оплывающие под первыми солнечными лучами тела упырей. Иначе – не вывести коней.

Со стен спустились по татарским арканам. Приступили к омерзительной работе. Куда проще было разгрести завал со стороны внутренних ворот, чем расчищать внешнюю арку, забитую бледными телами под самые своды. Потому и решили ехать через пустынный город к другим воротам, на противоположном конце, а уж через них покинуть Сибиу.

Освободили проход. Подняли исцарапанные и изгрызенные решетки. Еще потратили немало времени, чтобы собрать на стенах и под стенами оружие и стрелы с посеребренными наконечниками. Там, где меж двумя обиталищами прорвана граница, такими вещами понапрасну разбрасываться не стоило.

Раненых на этот раз не было. Вообще! Тем, в кого упыриные когти и зубы впивались основательно, вырваться уже не удавалось, а тот, кому посчастливилось уцелеть, отделались незначительными царапинами. Это – так, не раны. Промыть, перевязать и забыть.

Да, раненых не было, но вот убитых... Восемь десятков покойников. И – еще с полдюжины. На той стороне запруженного мертвыми упырями рва, среди павших татарских всадников, действительно отыскали проводника-половца. Конрад и Бранко едва-едва, но все же опознали его растерзанное обескровленное тело.

Темных тварей этой ночью, конечно, было перебито несравнимо больше. Вода во рву вся аж почернела и поднялась до настила моста, выйдя из берегов. На земле повсюду смердели маслянистые быстро испаряющиеся лужи и целые озера упыриной крови. Но почти сотня погибших воинов – это слишком... это непозволительно много. Еще одна такая ночка – и от объединенной русско-татарско-угорской дружины, почитай, ничего не останется. Ни-че-го-шень-ки!

Оставлять павших соратников без погребения – хуже предательства, но и схоронить, как положено, всех времени нет. Затеешься могилы копать – до вечера не управишься. Погребальные костры для язычников-татар – и то раскладывать некогда. А везти трупы с собой, нагружая коней лишней тяжестью, – вовсе неразумно. Мертвецов сложили в просторном подвале ближайшей купеческой лавки, предварительно убедившись, что в темных углах не прячется от дневного света уцелевшая нечисть. Нечисть не пряталась.

– Не волнуйся, русич, был бы здесь кто чужой – хоть человек, хоть нелюдь, Рамук вел бы себя иначе, – заверил Всеволода Золтан.

Шекелисский пес в самом деле не проявлял признаков беспокойства. Подвал был пуст, а значит – вполне подходил для задуманного.

Узкий тесный вход завалили землей, камнями, бревнами. Постояли немного. Молча. Вот такая вышла братская могила...

– Уж не обессудьте, – виновато пробормотал Всеволод в замурованный проход.

Поднял глаза вверх. А солнце – в зените. А полдень уже. Полдня потрачено, а от места ночной сечи не удалились ни на шаг.

– По коням, – хмуро приказал Всеволод. – Выезжаем.

Глава 48

Тягостно было после такой ночи ехать по тесным обезлюдевшим улицам, слушать скрип распахнутых дверей и смотреть в темноту безжизненных глазниц-окон, что пялились с обеих сторон, да еще и нависали над головой – с верхних этажей...

Всюду виднелись следы бегства. Панического. Спешного. Разбитая посуда, затоптанное тряпье, застрявшие в канавах и брошенные на пустых улицах возы с барахлом. Трупов, слава Богу, не встречалось. Расторопные горожане, похоже, успели покинуть Сибиу-Германштадт все до единого. Но нашли ли они спасение за его стенами?

Русские дружинники и татарские лучники подавленно молчали. Лошади – и то не всхрапывали. Только глухой стук копыт по засохшей грязи отражался от обшарпанных стен пустующих домов.

Когда добрались до рыночной площади, Рамук, трусивший подле коня Золтана, вдруг встал как вкопанный. Принюхался, ощерился, поджал уши, глухо зарычал. Хозяин пса придержал коня, тронул висевшую у пояса саблю. После минувшей ночи Золтан сменил прямой русский меч с серебряной насечкой на более привычный изогнутый клинок, снятый с убитого татарина и тоже густо украшенный серебром.

Взмахом руки Всеволод остановил отряд. Повернулся к шекелису:

– В чем дело, Золтан?

– Чует Рамук кого-то, – озабоченно отозвался угр.

Заозирался, заерзал в седле.

– Кого? – спросил Всеволод, – Кого чует твой пес?

– Я-то почем знаю! Нечисть, небось, где-то от солнца прячется.

Нечисть? Где?

Широколобая собачья морда была обращена к большому каменному зданию с редкими узкими и забранными решеткой окошками в толстых стенах. Пес не отводил глаз от приоткрытой двери. Низкой, массивной, окованной железом, с малюсеньким треугольным смотровым отверстием, с большим железным кольцом посередке и с торчащим наружу краем добротного засова.

– Что там, Золтан? В том доме?

– Да ясно что. Городская тюрьма. Вон и столб позора у входа. И цепи для колодников.