Ярослава Кузнецова - День цветения

Я видела Рейгреда в начале лета, на свадьбе сестры. Тогда меня поразила его худоба и болезненность. Отец объяснил, что прошлой зимой, когда я еще обучалась в Бессмараге, здесь, в Итарнагоне, свирепствовала заразная легочная болезнь. Рейгред никогда не отличался хорошим здоровьем, и, конечно, первым подцепил эту гадость. За то, что я вижу своего брата живым, надо благодарить Господа нашего, Единого Милосердного. И поэтому, в благодарность за спасение, парнишка пал на грудь святого Кальсабера. Сие понятно и умилительно.

Только вот почему святой Кальсабер? Почему не святой Ринал, не святой Карвелег? Мальчик не любит оружия, он любит книги, он любит стихи. Он поет, как соловей. Он любит музыку. Почему он обратился к кальсаберитам?

Потому что потому. Все кончается на "У".

— Отец Арамел, добро пожаловать! Здравствуй, сынок, ты хорошо выглядишь. Монастырская жизнь пошла тебе на пользу. Как его успехи, отец Арамел?

— С Божьей помощью продвигаемся, уважаемый господин Аманден. Он талантливый мальчик.

Кальсаберит был вооружен. Двуручный меч за спиной являлся необходимым дополнением монашеской экипировки. Я слышала, устав запрещает кальсаберитам расставаться с оружием. Говорили, они даже в постель ложатся с мечом. Однако владелец чудовищной железки смотрелся не слишком грозно. Владельцу лет около шестидесяти. Кожа и белки глаз с желтоватым оттенком. Не иначе, проблемы с печенью. Голова почти седая. На шее, под металлическим ошейником — старый привычный след. На ошейнике виднелось полустертое от старости клеймо — пятипалый каштановый лист. И несколько букв на мертвом лиранате. Буквы составляли известный девиз: "Что должно, то возможно".

Я представила такое же украшение на прозрачном горле младшего брата, и мне сделалось нехорошо.

Рейгред заметно вытянулся за те почти шесть месяцев, прошедших с Иверениной свадьбы. Теперь он был почти с меня ростом. Только уж больно худой. Он смутился, когда мы с Ивереной бурно на него накинулись.

— Небольшой сюрприз для вас, господин Аманден, и для ваших уважаемых гостей, — кальсаберит указал во двор.

Из крытого фургона один за другим выпрыгивали молодые крепкие парни в кальсаберитских белых рясах и черных плащах. За спиной у каждого висел двуручный меч.

— О-о-о… — сказал отец.

— Несколько певчих из Сабраля, — со сдержанной гордостью объявил отец Арамел, — Как вам известно, Сабральский хор считается лучшим в Итарнагоне. В прошлом году его высокопреосвященство отец Эстремир особо отметил мастерство наших хористов. Специально для сегодняшней службы мальчики разучили "Вспылало древо прежарко".

"Мальчики" выстроились попарно. Их оказалось двенадцать человек. Двенадцать мордатых плечистых вояк. Слуги испуганно столпились у дальней стены.

Эти "мальчики" еще и поют? Весьма разносторонние молодые люди. Весьма.

Ун

Двоешкурые определенно сошли с ума. Здесь всегда было тихо. Почти как в Первом Доме, у Двоешкурого Вожака. Хотя, конечно, там мы жили только вчетвером с половиной. Он, мы с Реддой, Козява Стуро и немножко — Золотко Альса. А это — большой дом, много больше прежнего. И двоешкурых здесь много-много, запахи накладываются, сплетаются, словно ночная Песнь. Мне очень хочется Петь. Но Редда сказала — нельзя. И я молчу. Она не Поет. Она и разговаривает мало. Она — вожак.

Раньше шум не касался нас. Приходили Та, Что Машет Тряпкой и Недопесок Летери. Редко кто-нибудь еще. Двоешкурые не любят лазить наверх. Недопесок приходит играть. Когда я играю, все делается так легко-легко, это почти как охота, там, в лесу, с Двоешкурым Вожаком…

Мы с Реддой всегда ходим с Золотком Альсой. Ведь она и Козява Стуро — наши опекаемые. Наши новые опекаемые… А сейчас нас заперли. Отвели в наш дом в доме и заперли. Редде это не нравится. Она говорит, что от двоешкурых опасности больше, чем от любого зверя. Она знает, что говорит. Она — вожак.

Двоешкурые нас боятся. Кроме Недопеска и наших опекаемых. Двоешкурые всегда нас боялись. Это потому, что мы — большие. А Тварь не боялась нас. Она никого не боится, Тварь. Это мы боялись ее. И я, и Редда. Редда сказала, хорошо, что Тварь ни разу не хотела напасть. А то бы мы убежали. И это было бы стыдно.

От того двоешкурого не было угрозы опекаемым, я умею читать угрозу, Он учил меня. И Редда тоже учила. Так вот, угрозы опекаемым не было, но двоешкурый почему-то захотел пнуть Редду. Редда уклонилась и толкнула его. Двоешкурый упал. Стал визжать, как будто его рвут, хотя мы зубом до него не дотронулись. И Золотко Альса увела нас в наш дом в доме и заперла.

Я лежу на своем месте и мне скучно. Если бы пришел Недопесок, я бы позволил ему играть. А еще лучше, если бы пришел Козява Стуро. От него пахнет, как пахло тогда, там, в Первом Доме. Мы с ним вместе стали бы вспоминать Двоешкурого Вожака. Козява Стуро тоже скучает по Нему.

Я ведь был еще сосунком, когда Он взял меня от матери. Если вы понимаете, что это значит. Он был не просто Опекаемый, не только Вожак, он был…

И совершенно зря Здоровенный Имори пытается гладить меня по голове. Я этого не люблю. И Редда тоже. Даже Недопесок не гладит меня по голове. Даже Козява Стуро. И Золотко Альса. Потрепать по ушам, похлопать по плечу или по спине, повозиться на земле, повизгивая от радости…

А лапа двоешкурого на лбу — это из Прошлого. Это — Он. А Его нет. И больше не будет. Он сказал, чтобы мы оставались с ребятами. С Козявой Стуро и Золотком Альсой. Вот мы и остались…

Эрвел Треверр

— Да ты что? Настоящий гиротский замок? Старой постройки? — аж на стременах привстал, Каоренец наш.

— Ну да. Старой постройки. Настоящий. Правда, в плохом состоянии.

Вот ведь человек — хватает времени архитектурами да прочими рисованиями интересоваться. Что у него, в сутках — шесть четвертей? Похож он сейчас, извиняюсь, на Нуррана-младшего. На Гелиодора Иверениного. Тому тоже скажи "аламерский фарфор" — сразу стойку делает. Как птичья собака.

— Если захочешь, можно будет осмотреть.

— Правда? Эрвел, приятель, да ты…

О Господи! Адван вдруг — одним плавным движением — вывернулся в стойку на руках на спине лошадиной. От избытка чувств, не иначе. Как акробат, ей-Богу.

— Вот уж не думал, не гадал, что повезет так! — уселся обратно в седло.

Глаза горят, улыбка от уха до уха. Надо будет попросить, чтобы вольтижировке тоже научил…

— Слушай, а почему — в плохом состоянии?

Герен кашлянул. Я обернулся было к нему, но надо ведь на вопрос ответить.

— Потому что заброшенный. Мы жили там какое-то время, пока строился Треверргар. Иверена еще не родилась. Я маленький был, но помню.