Александр Зорич - Серый Тюльпан

Зов донесся отчетливо, но овраг, как ни крути, располагался от него слева…

«Наверное, вина господину Рогу мало. Что ж, и впрямь Эви заслужил большего!» – решил Фрит и аккуратно взрезал ладонь кинжалом. Хлынула кровь, которую Фрит аккуратно собрал в чарку. И тут же, не обращая внимания на рану, которая исправно кровила, повторил жертвоприношение – запад, север, юг, восток.

Но перепел снова возвестил: жертва Рогу не угодна.

В отчаянии Фрит отшвырнул чарку прочь.

Пожалуй, в тот миг не было никого несчастней Фрита под Солнцем Предвечным.

Ибо жертва эта свершалась ради Эви.

Больше всего на свете Фрит желал Эви хорошего посмертия. Чтобы Эви не пропал в Стране Теней, но возродился в Слепой Степи, где тысячи таких, как Эви, тысячи любимых коней Рога, его возлюбленные табуны, носились по сияющим неземным светом полям – вечно молодые и вечно сытые.

О, если бы Рог принял жертву, Фриту не о чем было бы беспокоиться! Он бы знал: Эви хорошо, он среди своих, ему не скучно, и он ждет его, Фрита, который придет за ним в Слепую Степь, когда умрет сам – как это делали самые смелые и удачливые из его предков. И тогда Фрит с Эви будут вместе навсегда.

Но господин Рог был неумолим. Господин Рог требовал от Фрита заповедной жертвы, как будто знал – ради Эви Фрит свернет горы. А впрочем, ведь не даром говорят, что боги все знают?

Нет, Фрит не даст своему Эви сгинуть – это только варанцы не оплакивают своих коней и не заботятся об их бесхитростных душах.

Он, Фрит, не такой. Ради Эви он устроит настоящее царское жертвоприношение.

Слепая Степь, где пылят сладчайшим нектаром цветущие травы и где ветер можно пить, как воду, того стоит.

И пусть ради этого придется просидеть в проклятых, безлюдных Полях несколько дней – он сильный, он дождется. Ведь премноготерпие угодно богам. Тем более – и это Фрит чувствовал очень явственно – Рог тоже не откажется от большой жертвы и поможет ему.

Наверняка поможет.

Чтобы скрасить ожидание, Фрит достал из дорожной сумы «Хроники» и принялся читать, водя пальцем по строкам.

Грамоте он тоже выучился благодаря Эви. Когда в столице объявили карантин – вовсю свирепствовал сап, и кони ложились целыми конюшнями, – Фрит безвылазно торчал у окна случайной гостиницы. Он не спускал глаз с Эви, для безопасности которого он выкупил у хозяина гостиницы всю людскую, которую самолично превратил в сносный денник. Фрит бдительно следил за тем, чтобы никто не приближался к Эви – ни дети, ни бабы, ни доброхоты. Убийственная зараза рыскала повсюду и даже, говаривали, умела перелетать с места на место по ветру.

В одной комнате с Фритом жил энергичный немолодой виршеплет – завзятый книжный червь, имени которого Фрит почему-то не запомнил. «Если ученье – свет, то книга – светильник. Да-да, молодой человек! Светильник!» – талдычил Фриту сосед, обуянный неутолимым преподавательским зудом… Когда стало ясно, что карантин продлится до весны, Фрит все-таки сдался. И выучил причудливый варанский алфавит, каковой, по уверениям гиазира поэта, являлся идеальным маслом для всякого светильника…

Они так постарались, собирая бусы, что даже вспотели.

К розовому, чистому лбу Мелики прилипла русая прядка.

Гита, на висках которой тоже блестели хрусталиками крохотные капли пота, подцепив двумя пальцами рюши на горловине своего платья, дергала его туда-сюда, туда-сюда – для охлаждения.

Ветер, донимавший их все утро, как назло куда-то исчез. В поисках ветра Гита бросила взгляд назад, через плечо. И обомлела. Солнце стояло над горизонтом, возвещая близкий вечер. И куда только подевалось столько времени?

– Может домой? И есть хочется… – снова принялась канючить Мелика.

– А мне уже расхотелось. И потом, до темноты еще часа три.

– А вдруг тут раньше смеркается?

– Знаешь… Просто жалко вот так уходить… Без Тюльпана… Мы еще вон там не были, – Гита указала в сторону кручи, что спускалась к самой реке.

И они зашагали быстрей, перепрыгивая через не вытоптанные конницей куртинки тимофеевки и лисохвоста, перешагивая через тела и сломанные пики.

– А как он выглядит, этот Серый Тюльпан?

– Как обычный тюльпан. Только серого цвета.

– А листья серые?

– Да нет. Листья, наверное, зеленые, – неуверенно сказала Гита. – У всех тюльпанов листья зеленые.

– У всех тюльпанов зеленые. А у этого – серые, – задумчиво сказала Мелика.

– У какого – у «этого»? – бдительно поинтересовалась Гита.

Она не видела никакого тюльпана. Там, где стояла Мелика, ничего не росло.

Там, возле перевернутой телеги, лежал молодой, безусый парень, одетый в неброское, светло-коричневое платье, такое старое, что даже «дергачи» им побрезговали.

Взгляд юноши был неуместно восторженным, почти живым – в том смысле, в каком можно назвать живым лицо на портрете, написанном большим мастером.

Однако на воина-профессионала тщедушный юноша никак не тянул – скорее уж на какого-нибудь гонца, молодого сопалатника, дальнего родственника разорившегося барона…

Гита пригляделась. В лице мертвого ни кровиночки. Заостренные смертью черты, нос острый и белый, как будто вырезан из куска дорогого мыла. Руки крестом сложены на груди. Рукава рубахи пропитаны кровью. Они стали бурыми и почитай затвердели – в груди мертвеца зияла широкая рубленая рана.

– Меч нечестивого вошел прямо в сердце, – тихим, не своим голосом произнесла Мелика. – И смерть пришла быстро.

– Эй, Мелика, ты чего верзешь? Трупа что ли никогда не видела? – нарочито грубо окликнула подругу Гита.

– …Ее дух был восхищен и легок. Она пришла в Поля без оружия и умерла беззащитной. – Мелика подняла к небу тяжелый, недевичий взгляд и замерла.

– Мелика… котенок… – голос Гиты дрожал, ей вдруг стало очень страшно. – Почему ты все время говоришь «она», когда это никакая не «она»?

Но и без объяснений подруги Гита, подошедшая ближе, наконец заметила под мужским платьем мертвеца две залитых спекшейся кровью груди.

– Живому кристаллу ее души больше не светить в черной ночи человеков, – медленно проговорила Мелика, даже тембр ее голоса теперь изменился, стал низким, хрипотным. – Но человекам останется Тюльпан, пыльцой которого оборотился серый бархат ее нежности. Он напомнит про нее всем. И благоухание Тюльпана однажды сделает живым то, что было мертвым…

– Да где же он, где? – почти кричала Гита. – Где Серый Тюльпан? Почему я его не вижу?

Но Мелика ей не отвечала.

Она неспешно встала на колени перед покойницей, закрыла глаза, протянулась к ее развороченной груди и, остановив руку совсем близко от раны, сжала двумя пальцами нечто упругое, невидимое.