Екатерина Соловьёва - Хронофаги

Бертран поднимался по беломраморным ступеням Храма, когда крик Али разорвал Чертоги. Он помнил, как вспыхнуло алым кольцо, знаменуя высочайший уровень тревоги, как мелькали по бокам расписные стены, когда он летел к тронной зале, что встретила его взволнованными кардиналами.

— Его нет, братья! — потрясённо надрывался Али, нарезая круги вокруг огромного глобуса на яшмовой подставке. — Старика нет! Он исчез! Исчез вместе с конгрегатором!

Братья возбужденно посыпали вопросами:

— Как Он мог?

— Нашёл лазейку?

— Похищение?

— Побег?

Али, смуглое иранское лицо которого от волнения пошло красными и белыми пятнами, бессильно вцепился в свою курчавую шевелюру.

— Кабы я знал! Я зашёл узнать, не надо ли Ему чего, а здесь уже было пусто.

Кардиналы тревожно переглядывались, пытаясь понять, что же произошло впервые за несколько тысяч лет.

— Это против правил, — покачал, наконец, выцветшей головой Макджи. — Мы должны найти Его и как можно быстрее вернуть. Самайн на носу.

— Как? — бросил низенький Чан, ожесточённо крутя кольцо на пальце. — Я уже минуту пытаюсь настроиться, но Его нет. Нет нигде!

Ещё несколько бесконечных минут братья мерили шагами узорчатый пол залы, изображающий создание Вселенной. Хесус и Олег о чём-то горячо спорили, Герхардт с завидной дотошностью обследовал трон, хмурый Михал задумчиво крутил глобус.

— Симбионты, — вдруг заявил Макджи, потерев белесую бровь.

Бертран мысленно поздравил флегматичного канадца с победой, сам бы он не рискнул предложить столь рискованный способ. Зато заметил, как завистливо ухмыльнулся сквозь очки лобастый Марк, мечтающий об уважении, которое все испытывали к Макджи.

— Ты уверен? — сощурился Чан. — Никто не знает всего, на что они способны.

— Вот и узнаем.

Двенадцать кардиналов окружили глобус, взялись за руки и отдали приказ обнаружить след Старика и конгрегатора (на последнем настоял Макджи). Бертран почувствовал, как симбионт пропускает сквозь себя информацию соседей, как нагреваются кольца, обжигая пальцы и ладони. Затем пронеслась первая горячая волна, активизирующая способности мозга. Вторая заставила изо всех сил сосредоточиться на объекте и стиснуть дребезжащие от напряжения зубы. Третья запустила поиск прямо в глобус, перелистывая увалы, моря и глубокие ущелья, словно страницы сказочного сборника. Руки, что сдавили с обеих сторон Хесус и Джамал, онемели, а по лицу, казалось, хлестали острые сучья, чьё-то мокрое бельё, вороны, осы. Голова умножилась в двенадцать раз, вспыхнула ярким светом и тупой болью, разрываясь на части.

"Сейчас… сейчас…"

Симбионты и хозяева слились в единый мощный организм, раздирающий время и пространство в неистовом желании отыскать цель. Он летел по Земле, жадно вглядываясь во всякую подозрительную точку, но на каждое движение нужно столько сил, столько сил…

Бертран помнил, что челюсти свело судорогой, а кисти закололо: Хесус и Джамал, не выдержав, упали в корчах. Кардинал почувствовал металлический привкус крови на языке и увидел сквозь слепящий свет две длинные серебристые нити, указующие куда-то в глобус.

Фома обрюзг, разжирел. Потерял былые навыки и стал брать в два раза больше "за вредность". Когда-то он мог за пару минут определить, о ком идёт речь, но Валентину понадобился час, чтобы описать внешность девушки, и ещё час, чтобы "архивариус" назвал имя и координаты.

Иветта Ивановна Маркина, тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения, незамужем, детей нет. Живёт в съёмной квартире одна, на Карла Маркса, первый подъезд, третий этаж налево.

Валентин шагал во дворах по усыпанному листьями тротуару, засунув руки в карманы. Его всё ещё грызла злость, которая требовала выхода. Возвращаться к прежнему ремеслу неудачливый вор не желал, памятуя о том, что Харя и Прыщ загремели по статье 162 УК РФ, а для "щипача" у него слишком грубые руки.

"Карманник — музыкант, дирижёр, — любил повторять Колпак. — А ты, Валет, разве играешь? С клиентом надо работать нежно, как с женщиной (здесь Лом и Герыч всегда хихикали, вспоминая, как Колпак насмерть забил битой свою жену, заставшую его с любовницей)".

"Музыкант", — презрительно хмыкнул Валентин и снова расстроился.

Нечто волнующее таилось для него в этом слове, нечто грустное и одновременно радостное, дорогое. Но что именно — он вспомнить не мог.

Ночной город давно уснул, зевая свистом прибывающих к вокзалу поездов дальнего следования. Фонари сеяли неверным светом, рассыпающимся в подступившем тумане. Мужчина вышел к пересечению двух главных улиц, подслеповато щурясь на вывески круглосуточных магазинов, плотные ряды таксистов и редких прохожих.

"Город работяг-металлургов… Не для честного вора…"

Изредка мимо проносились оголтелые лихачи. Светофор подмигивал жёлтым глазом, табло под ним сообщало, что сейчас один градус тепла и полтретьего ночи. С пруда задуло осенней стынью и Валентин поспешил к одному из автомобилей с шашечками.

Он устроился на заднем сиденье чёрной "Сузуки" и приказал:

— Вези в "Ермак".

Идя на дело, он решил выпить для храбрости.

Занималось субботнее утро. Смеженные веки Веты трепетали, на лице цвела безмятежная улыбка. Ей снилась та самая музыка. Живая, настоящая…

И вдруг в колдовские грёзы ворвался звук, короткий и резкий, как жужжание осы, пролетевшей над ухом. Девушка перевернулась на другой бок, но назойливое "бзз! Бзззз!" не отставало. Издав стон разочарования, Иветта открыла глаза.

"Кого там черти принесли? Катерина Петровна вроде уже приходила за деньгами…"

Думать о "серых" не хотелось совсем. Набросив зелёный махровый халат, она влезла в тапочки и прошлёпала в прихожую. Глазок показывал нечто невысокое и расплывчатое. Девушка вздохнула и открыла дверь.

На площадке, чёрно-жёлтой от тусклой лампочки, сгорбилась полуголая девочка лет десяти, завёрнутая в простыню. Подростка трясло от холода, и светлые пряди мелко дрожали в унисон с телом, напоминая золотистый шафран под ветром.

— Чё надо? — грубо рявкнула Вета. — Иди к родителям.

Ребёнок поднял голову на худой шее и, преодолевая озноб, радостно улыбнулся. Девушка раздражённо хмыкнула и уже потянулась, чтобы закрыть дверь, но вдруг остановилась. Девочка громко шмыгнула, суча босыми ногами. Простыня спала и на груди проступили глубокие впадины ключиц.

Вета застыла. Гостья напомнила ей саму себя лет семь назад, когда отец выпорол её и выгнал босиком на площадку за то, что она нечаянно разбила его хрустальную награду "За волю к победе". Тогда она сидела в грязном углу, сжавшись в комок, и тряслась на холодном бетоне, глотая слёзы и думая: