Таня Хайтманн - Одержимые

— Немалое значение имеет здесь вопрос души, или как вы полагаете? — обратился профессор Каррьер непосредственно к Леа.

Она лихорадочно копалась в памяти в поисках подходящего ответа.

— В романтизме глубины открывает тайный путь, — начала она, приводя в порядок мысли. — Это видно на примере живописи. Живописец чувствует произведение искусства внутри себя. По крайней мере, так говорит Каспар Давид Фридрих, картина которого «Монах у моря» является, пожалуй, самой известной картиной эпохи романтизма.

Прежде чем Леа успела продолжить, ее перебил Борис, агрессивный тон которого словно хотел уверить всех в том, что Леа не права, а прав всегда он. Потому что Борис всегда бывал прав.

— Я невысокого мнения об этом смешении искусств, когда речь идет об абстрактных понятиях, — произнес он, пожалуй, слишком громко, подчеркивая свои слова широкими жестами. — Литературу нельзя объяснять через живопись. Зачем нужны определения, если все можно объяснить при помощи всего?

Леа хотела возразить ему, когда у нее за спиной раздался приятный голос Адама.

— Любому человеку, интересующемуся духом романтизма, трудно проводить кристально четкие границы. Картина «Монах у моря» — великолепный тому пример. Можно даже утверждать, что она несет в себе почти все, составляющее романтизм.

Сконфуженная Леа обернулась и посмотрела Адаму прямо в глаза. Они были узкими — кошачьи глаза, окруженные густыми ресницами, радужка — темно-зеленого цвета. «Словно затененный деревьями пруд», — мечтательно подумала она, в то время как ее тренированный университетом язык спросил:

— А почему только «почти»?

Адам, не отрываясь, посмотрел прямо на нее, и веселая улыбка тут же исчезла с его губ.

— Потому что она только лишь обозначает темные стремления.

2

Утром ее разбудила острота морозного воздуха. Леа медленно открыла глаза и поглядела на скрытое в дымке утреннее солнце. В голове у нее продолжался фильм сна, гоня по экрану одну сумасшедшую картинку за другой, так что у нее закружилась голова, несмотря на то, что она лежала плашмя на спине. Ее преследовали, на нее напали, развернули, опрокинули — и все повторялось до тех пор, пока она не стала задыхаться. Однако животный страх за свою жизнь смешивался с наслаждением от собственной беспомощности. И возбуждением, когда все вокруг погружалось во тьму. Неописуемая потребность если уж быть уничтоженной, то тогда уж и быть хотя бы найденной.

Все это при пробуждении оставило странное чувство. «И что это натворила моя фантазия?» — спрашивала себя Леа, пытаясь отогнать впечатления ночи. При этом они улетучились, словно облака, в которых только что виднелись очертания лица, и вот уже в следующий миг не осталось ничего, кроме кучи ваты на голубом фоне.

Леа с удивлением обнаружила, что лежит полностью одетая на матрасе в своей маленькой комнатке. Окно распахнуто настежь. Можно было только радоваться тому, что батареи храбро сражались с волнами жгучего холода. В противном случае как минимум пальцы ног и кончик носа оказались бы отмороженными.

Озадаченная Леа поднялась и с опаской принялась вспоминать события прошедшего вечера. Она понятия не имела ни о том, чем окончилась дискуссия, ни как они все прощались. Тело было на автопилоте. Словно в трансе она брела домой сквозь снежные массы, подняв голову к звездному небу, а сердце билось в глубоком гулком ритме, от которого дрожат миры.

Только холод начал постепенно возвращать воспоминания. Запах Адама, когда он во время дискуссии стоял почти вплотную к ней, напоминал запах холодного воздуха. Он был морозный и ясный, когда она взглянула ему в лицо.

Что увидела она в его глазах?

Внезапно Леа стало так жарко, словно окно было заперто всю ночь. Тяжело дыша, она поднялась. Вот она снова, эта засасывающая трясина. Но на этот раз Леа стала сопротивляться сильному чувству. Что она заметила в глазах Адама? Картинка мелькнула, но уловить и понять ее Леа не смогла. Удивленно смотрела она на то неописуемое, что клубилось в этих зеленых глазах, пытаясь придать ему форму. Картинка исчезла, оставив после себя болезненную пустоту.

В отчаянии Леа вынуждена была признаться себе, что, к сожалению, ей не пришли в голову подходящие слова в тот миг, когда Адам ответил на ее взгляд. Казалось, поэтому он перестал существовать и превратился в самую обыкновенную вымышленную фигуру. Словно за соломинку, Леа схватилась за зачитанный сборник стихов Эгара Аллана По, на холщовом переплете которого много лет назад оставил отпечатки своих зубов ее пес Рубен. Дрожащими пальцами она провела по строкам:

И вдоль всего далекого пути

Среди туманов, пурпуром согретых,

До самого конца — одну тебя.

Эти строки уняли внутреннюю дрожь Леа. Она все еще нетвердо стояла на ногах, и, закрыв окно, снова опустилась на матрас, повторяя магические слова словно мантру.

Пытаясь понять причину этой безграничной тоски, она с болью в сердце осознала, что понятия не имеет, когда и где вновь увидит Адама. После краткой беседы они не обменялись друг с другом ни единым словом. Леа полагала, что Адам исчез еще до того, как все начали прощаться.

Она сидела, уцепившись за эту неприятную мысль, когда внезапно зазвонил ее мобильник. Девушка торопливо огляделась, пока не поняла, что звонящая штука лежит в боковом кармане ее парки, которая все еще на ней.

— Да? — ответила она, ловя ртом воздух.

— Доброе утро, Леа. — Профессор Каррьер даже не пытался скрыть веселья в голосе. — Надеюсь, я не разбудил вас?

Леа поспешно ущипнула себя за нос. «Дыши глубже, черт побери!» — прикрикнула она сама на себя.

— Извините, я только что поднялась пешком на одиннадцатый этаж. Минуточку, я отдышусь. — Ложь совершенно естественно слетела с ее дрожащих от волнения губ.

И с облегчением услышала тихий смех на том конце.

— Я хотел пригласить вас сегодня на ужин в «Декаданс», дорогая моя. Картина Фридриха, о которой вы вчера говорили, не идет у меня из головы. В принципе, о значении «Монаха у моря» для романтизма сказано много, и все же я охотно продолжил бы разговор. Я подумал, что нам стоит встретиться и поразмыслить над этим. Как вы считаете?

Леа воодушевленно кивнула. Когда она поняла, что Каррьер все еще ждет ее ответа, она срывающимся голосом торопливо крикнула в трубку: