Михаил Успенский - Время Оно

«Ясно, – подумал Жихарь. – Я ведь не в битве пал, вот они на меня и взъелись… Стыд-то какой – лег рожей в объедки!»

Страдая и сокрушаясь, он добрел до широкой реки. А может, и не реки, потому что серая непрозрачная вода никуда не текла, да и куда ей течь на такой плоской равнине.На противоположном берегу богатырь различил деревья опять же серые, белые и желтые.

«Вот они – Костяные Леса! Бродить мне теперь по ним вечно! Только сперва переправиться надо, а тут ни лодки, ни перевозчика… Да что уж теперь терять, коли тело потеряно!»

С такой думой он и шагнул в воду – ладно, что лишь одной ногой. Серая мутная жижа вдруг занялась синим пламенем, страшная боль пронзила богатырскую ступню – и запрыгал Жихарь на одной ноге по немнущейся серой траве.

«Нет, видно, не переправиться мне, покуда не похоронят, – подумал он. – Скорей бы уж им там надоело со мной возиться, отхаживать… Хорошо бы княжеской домовины для меня не пожалели – недаром же я догадался Жупела оттуда вытряхнуть… Да больно-то как! Это бабки, поди, меня каленым железом в рассудок привести пытаются…»

Тут он понял – не услышал, а понял, – что его окликают. Богатырь повернулся на зов и увидел воина, покидающего седло. Воин был не из крупных, Жихарю по грудь, а одет как степняк – у него и конь был небольшой, лохматый, с крупными бабками, самый степняцкий. Шлем у воина был расколот добрым ударом, и лица сквозь запекшуюся кровь было не разглядеть. Утвердившись на коротких кривых ногах, степняк одной рукой обнял своего конька за шею, а другой вытащил большой гнутый нож и ловко перерезал животине шею. Славный конек упал на траву и забился. Когда кровь вышла и уползла в реку, принявшую ее с гнусным пузырением, степняк быстро и умело, как никогда бы

Жихарю не суметь, снял с коня шкуру. Потом он расстелил шкуру на траве, достал из седельной сумы большую костяную иглу, в которую заправлена была крепкая желтая жила, и протянул ее богатырю, знаками объясняя, что от

Жихаря требуется.

Богатырь пожал плечами, но иглу попробовал взять – она, конечно, в мнимых Жихаревых пальцах не задержалась, упала на траву. Степняк досадливо дернул плечом, подобрал иглу, побросал мясо и внутренности в воду – запахло едой. Степняк лег на расстеленную шкуру, довольно улыбнулся, показав крепкие желтые зубы, завернул края и стал зашивать шкуру изнутри. На Жихаря он уже не смотрел за ненадобностью. Скоро никакого степняка не стало видно.

«Чего он задумал? – удивился богатырь. – Ведь шкура от здешней воды не убережет…»

Тут над головой потемнело, словно бы набежала туча, хотя туч в этих краях водиться не должно. Птица, похожая на давешнего орла – только шея у нее была длинная и как бы побритая, – на лету подхватила шкуру смертоносными когтями, ушла вверх, пересекла погибельную воду и скрылась со своей добычей за Костяными Лесами.

«Сам себя степняцким обычаем похоронил, вот ему и широкая дорога открылась, – позавидовал, Жихарь. – А мне-то как быть? Чего они там тянут?»

Он подумал и попробовал сделать глубокий вдох. Чуть-чуть воздуху, кажется, захватил. «А, значит, у того Жихаря дыхание слабеет, – сообразил он. – Ну-ка я сейчас постараюсь, приморю свое тело, не вечно же здесь междумком болтаться в глухом краю…»

И тут он услышал во рту своем страшную горечь, в глазах потемнело, и какой-то безгласный, но неодолимый вихрь подхватил его и понес над серыми равнинами спиной вперед. Жихарь поглядел вниз – к реке подходили какие-то люди, поодиночке и ватагами, кто пешком, кто верхом.

«Степняки тризну правят после битвы, – догадался богатырь. – Непонятно только, что за битва, они же зимой в набеги не трогаются…»

Он миновал место варяжской усобицы, чуть не задел оленьи рога, пролетая мимо Мирового Древа. Повесившийся и приколотый великан сучил руками и ногами, норовя освободиться. Он весело помахал летучему богатырю и подмигнул одиноким глазом. Три старухи у чистого ключа бросили ведра и грозили маленькими кулачками.

И Жихарь услыхал громовые слова:

– Ну, вроде все. Вставай, лежебок, в лесу уже все медведи поднялись, один ты дрыхнешь да храпишь – всю зиму народу спать не давал!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Должен ли джентльмен, если он взял в долг?

Дверь в избе была нараспашку, через порог текла ранняя весенняя вода, да и пахло талым же снегом, веселились отзимовавшие воробьи вкупе с другими, уже прилетевшими из-за моря птицами.

Жихарь собрался лихо вскочить, потянуться и побежать к отхожему месту, как всегда бывает после долгого сна. Только лихо не вышло – кое-как удержался на ногах, а при первом же шаге непременно рухнул бы на сырые доски, но чье-то плечо поднырнуло под руку, подперло и поддержало.

– Окул, – сказал богатырь. – Ну, веди, коли так.

От свежего воздуха на дворе голова закружилась еще пуще; на небе грело солнце, и Жихарь сразу же почувствовал, как на лице начинают проступать веснушки – стало щекам щекотно.

– А тебя уже в жертву наметили, – сказал кузнец, направляя несмелые шаги богатыря в нужное место. – Думали – вот Перуна порадуем и урона не понесем: толку от тебя было не больше, чем от умруна, но ведь Перуну живых подавай. А ты как раз по всем статьям подходил – и не покойник, да ведь и живым нельзя назвать…

– Спасибо, – только и сказал Жихарь. А чего тут еще скажешь?

На обратном пути Окул Вязовый Лоб взахлеб рассказывал, как питали и обихаживали богатыря во время богатырского сна, сколько усилий и сноровки он, Окул, затратил, излаживая особую гибкую трубку из меди… Жихарь только краснел и поскрипывал зубами.

– Это все княжна придумала, – хвастался Окул. – И про трубку, и про все. Она тебя, считай, и подняла, потому что все ведуницы и знахарки уже отступились. Так что ты ей теперь отслужить обязан по чести и совести…

От этих Кузнецовых слов даже солнышко потемнело.

– Постой,– сказал Жихарь. – Какая такая княжна? Откуда она взялась? А я тогда кто?

– Не горячись, – сказал Окул. – Тебе нынче горячиться вредно – можешь снова впасть в сон и не выйти из него. А княжество свое ты проспал…

Кузнец усадил Жихаря на лавку, набросил ему на плечи медвежью шкуру, чтобы сквозняк, призванный изгнать из избы тяжкий зимний дух, не ознобил ослабленного сонной болезнью тела.

Прихлебывая куриный взвар (тяжелой пищи ему покуда не полагалось), Жихарь со стыдом и ужасом слушал неспешный рассказ кузнеца о том, какое нестроение началось в Столенграде и во всем Многоборье, когда отравное зелье свалило его прямо за столом.