Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

И оказалось, что внизу живота и между бедрами — ничего нового. Те же курчавые волосики и та же притягивающая неровность…

И оказалось, что любовь с Агнеттой — ничуть не хуже любви с Трудой.

Все было похоже. И закончилось похоже — после ужина они заснули, а утром Агнетты и след простыл.

Вернуть ее Лейф учителя Андерса не просил.

Потом появлялись Фрида и Хельга, Брюнхильд и Анни. И еще двое, именами которых Лейф даже не поинтересовался.

Все они были очень разными, но кончалось с ними очень одинаково.

Лейф не хотел заниматься с ними любовью, и это нехотение наполняло его душу до краев. И до первого прикосновения… А потом все повторялось. Они вдруг становились красивы и желанны.

Правда, Тор со своим молотом оставил его в покое. Лейф бросал девушек на постель, раздирал на них платье — у Труды бы он платье никогда не разодрал! — наваливался на них всем телом и быстро получал желанное наслаждение. А потом равнодушно слушал, как они стонут и вскрикивают под ним, как зовут мамочку и шепчут ласковые слова, каких он никогда не встречал в книгах. И думал, что он перестал быть викингом…

Лишь Анни, девушка со странно мягкой грудью и очень широким тазом — ни у кого из гостий такого не было — лежала под ним, безмолвная и равнодушная, словно деревянная скамья. А когда он отвалился от нее, посетовала, что он испортил хорошее платье. Ну да ничего, на деньги, которые ей заплатят, она купит себе новое, очень красивое. Как у королевы. И пусть эти девки слезами умоются — она отобьет у них всех клиентов. И сумеет наконец досыта накормить Свена. Бедный мой сыночек, прости меня за то, что я так часто оставляю тебя одного…

Лейф почему-то вдруг почувствовал к ней благодарность. Как будто она научила его чему-то неизвестному, но очень и очень важному…

На следующий день он попросил учителя Андерса больше гостий к нему не присылать.

— Ты по-прежнему любишь Труду, мой мальчик? — спросил тот.

— Нет, — сказал Лейф.

Он не соврал.

Любовь его к Труде исчезла. Но ненависть к словенам осталась. Навсегда!..

22. Ныне: век 76, лето 3, вересень

Во середу утром Свет опять проснулся в абсолютном спокойствии. Как будто вечор ничего и не случилось. Душа снова пребывала в странном умиротворении, и казалось, приди ныне Марена, он встретит ее полностью подготовленным: все дела завершены, все долги отданы, а должников своих самое время простить…

С Темным сектором он на сей раз связываться не стал, и потому умиротворение продолжало жить и за пределами постели.

Однако жизнь его оказалась недолгой — пока Свет умывался и приводил себя в порядок. Потом пробудилась привычная за последние дни тревога. А вслед за тревогой явилось ожидание.

Гостомысл Хакенберг встретил его в фехтовальном поприще.

Размялись, скрестили клинки, нанесли друг другу несколько десятков уколов. Вернее, нанес Хакенберг, а Свет пропустил. Кольнув Света в очередной раз, тренер опустил оружие:

— Вы ныне далеко отсель, чародей. Так негоже. Шпага не любит, когда к ней относятся с прохладцей.

— Да-да, — согласился поглощенный своими мыслями Свет. — Извините, мастер! Я сейчас соберусь. Продолжаем…

Продолжили.

Ничего не изменилось.

Получив еще с десяток уколов, Свет сказал:

— Извините, мастер! Боюсь, придется на сем тренировку закончить…

Хакенберг ушел, недовольно качая головой, а раздосадованный Свет отправился мыться. Стоя под душем, он размышлял о предстоящем дне и чувствовал, как нарастают тревога и ожидание. Ему казалось, что ночью он все решил и все понял, а, проснувшись, столь же успешно все позабыл. Как будто против него применили заклятье на амнезию… Он даже не был уверен теперь, в самом ли деле разговаривал с матерью или это был всего лишь один из тех редких снов, после которых не испытываешь ничего, окромя разочарования и горькой обиды на планиду…

Но никакого заклятья вокруг не ощущалось. Впрочем, похоже, существуют колдовские действия, которых чародей Сморода и выявить-то не сумеет — не то что разобраться в их природе и принципе действия….

Завтракать он явился — мрачнее тучи.

В трапезной прислуживала Забава. Своего потрясения нынешним видом хозяина она скрыть не сумела. Да и то сказать — отвыкли домашние от подобного чародеева состояния, избаловались…

— Что с вами, Светушко?.. — шепнула она, когда рядом никого не оказалось. — Если хотите, я поднимусь к вам в спальню опосля завтрака. Или аж прямо сейчас…

Глупая курица, по-видимому, возложила вину за настроение своего бывшего любодея на себя!.. Леший их разберет! Ведь только вчера готова была удрать из дома куда глаза глядят, а ныне, эвон, как все повернула!..

Но разбираться с нею у Света не было ни сил, ни желания. Не о ней сейчас след думать. И даже не о Снежане. Думать сейчас след о Контрольной комиссии и смерти вчерашнего соглядатая, о Кудеснике Остромире и Вышате Медоносе. На худой конец о том, имеет ли он право пойти на сегодняшнее ежеседмичное служение… Вот ведь как дело-то оборотилось! Раньше он размышлял, имеет ли право не пойти, а теперь — имеет ли право пойти!..

Забава все еще смотрела на него с ожиданием. Из бездонной глубины круглых синих озер всплывала готовность на что угодно. Хоть жизнь отдать…

— Все в порядке, — сказал Свет. — Вы тут ни при чем. Не волнуйтесь, наша с вами вчерашняя договоренность остается в силе.

Забава вспыхнула, губы ее дрогнули.

Обиделась, глупая курица!.. Неужели ждала от меня иного? Да, должно быть, ждала… Интересно, а Снежана обиделась бы?.. Впрочем, тут и сомнений нет — обиделась бы, еще как обиделась!.. Да ну их обоих!..

Тем не менее он нашел в себе силы улыбнуться служанке, и Забава, изо всех сил пытаясь сохранить на лице недовольную мину, запрыгала вокруг стола, аки горная козочка. Разве что хвостиком от радости не помахивала да не бодалась, играючи…

Опосля трапезы Свет пошел в кабинет.

Волшебное зеркало не подавало признаков жизни: похоже, и Кудесник, и опекун министерства безопасности — прах с ними обоими! — напрочь забыли о чародее Смороде.

Явилась откуда-то мысль связаться со Старой Руссой, но Свет тут же распрощался с нею.

Интересно, что бы он сказал отцу? Я, мол, ныне ночью разговаривал с вашей упокоившейся женой… И она, мол, просила передать вам привет… Да бывший посадник расценил бы такое сообщение как самое настоящее издевательство. А скорее всего и вовсе бы к зеркалу не подошел… Нет, для отца он с семьдесят первого лета отрезанный ломоть, а теперь, после материных похорон, и вовсе не существует!..