Елизавета Дворецкая - Утренний всадник, кн. 1: Янтарные глаза леса

– Из дома… все… Живо! – заорал вдруг Преждан.

Резким движением вскинув руки, он закрыл ладонями глаза, стряхнул цепи ужаса, опомнился и кинулся назад к хоромам.

– Ты куда? – завопил Скоромет. – Назад! Пропадем!

Из сеней выглядывали кмети и отроки, решившие остаться дома. При виде огненного отблеска в небе лица их искажались ужасом, кто-то пытался броситься назад, в дом, но Преждан ворвался в сени и яростно выкидывал оттуда всех подряд, что-то крича. Небывалая опасность придала ему небывалые силы: отроки вылетали с крыльца и катились по земле, как соломенные купальские куклы.

Смеяна уже охрипла от визга, но не могла остановиться: в ней кричал древний лесной ужас перед небесным огнем, вложенный самим Велесом, вечным и непобедимым противником Перуна. Ей хотелось броситься на землю, обернуться лягушкой, спрятаться под пень, под корягу, на дно болота, только бы укрыться от этого жадного пламени. Без памяти она метнулась к лесу, но Светловой перехватил ее и крепко прижал к себе.

– Нет, под дерево нельзя! Ударит! Убьет! – бессвязно выкрикивал он, дрожа и себя не слыша. Грохот заглушал все звуки и голоса.

– В лес! – истошно визжала Смеяна. – В лес!

Неодолимая сила тянула ее к кромке черных деревьев, их голые ветки махали ей с отчаянным призывом: сюда, сюда! Велес, отец лесных стад, обещал своим детям защиту от гнева Громовика, и Смеяна слышала этот многоголосый призыв. Светловой не мог удержать ее: в ней проснулись неженские силы. Она вырвалась из его объятий и потянула парня за собой к лесу, то ли плача, то ли что-то крича. Горячий вихрь уже обжигал лицо и шевелил волосы, глубинное чувство властно гнало ее во мрак холодных ветвей.

Закрывая головы руками, отроки выбегали из хором, падали с крыльца, мчались прочь со двора; другие неслись им навстречу; сталкиваясь, люди падали на холодную землю и пытались ползти, сами не зная куда, прижимались к земле, не в силах встать. Вслед за Смеяной и Светловоем кмети бежали к лесу, не разумом, но звериным чутьем угадав – чем дальше от города, тем безопаснее.

Огненное колесо повисло над самым городком, превратив ночь в одну нескончаемо-жуткую вспышку молнии, одно нескончаемо-дикое, леденящее ожидание удара. На миг стало тихо, у людей перехватило дыхание, и каждый удар сердца казался последним.

И громовое колесо стремительно двинулось вниз. Словно с горы, пылающий шар покатился с облачных высот к земле, рассыпая густые вереницы ярких искр, разбрасывая клубы горячего пара. Грохот сменился густым нарастающим гулом.

Над самыми крышами огненное колесо вдруг вспыхнуло ярчайшим белым светом, достигнув наивысшего накала, и рассыпалось пламенным дождем. В один миг все постройки, от княжьего двора в середине до бревен тына, оказались объяты пламенем. С гулом и треском пылал огромный костер на том месте, где несколько мгновений назад возвышались многочисленные клети и терема, еще пахнущие свежим деревом; теперь же к облакам вздымалось бешено пляшущее огненное море, и само небо окрасилось багровыми отблесками.

Сбившись в тесную кучу под деревьями на опушке, люди смотрели на пламя. Горячее дыхание огня разом оттеснило зимний холод, воздух был заполнен бешеным гулом и треском. Одно за другим падали объятые огнем дубовые бревна тына. В проломы на мгновения становились видны постройки: каждая казалась сложенной из тоненьких черных палочек, а щели ярко светились. Потоки и волны, ручьи и языки пламени кипели и бушевали везде, куда доставал взгляд. Мощным потоком пламенеющие искры неслись к самому небу, и тучи расползались в стороны, точно боялись, что тоже загорятся.

Лица горели от жара, от дыма першило в горле и щипало глаза, слезы текли по щекам, промывая горячие дорожки в копоти. Недавний ужас сменился подавленностью – едва построенный город, в который было вложено уже так много времени, сил и средств, погибал на глазах. Мыслей еще ни у кого не было, но душу каждого заполнило безнадежное чувство поражения. Это не случайная искра из очага, которая губит столько человеческих жилищ, – громовое колесо было карой, посланной богами, знаком их воли, запретом. Всем вспомнились предупреждения ведунов о том, что нельзя отнимать у богов намоленное поколениями место игрищ и обрядов. Княжьи люди не послушали стариков – а напрасно.

Огромный костер видели на высоком берегу за многие десятки верст; и в Лебедине, и в дальнем становище Боровске дозорные на заборолах заметили исполинский пожар.

Но продолжалось бедствие недолго: еще не все жители окрестных огнищ успели прибежать на берег, как все было кончено. Жадно, как изголодавшийся Змей Горыныч, поглотив городище, пламя разом опало. При свете бесчисленных рдеющих головешек стало видно, что на месте городка раскинулась широкая черная проплешина, заваленная обгорелыми обломками, а позади нее показались Истир и дрёмический берег, еще сегодня днем заслоненный стенами. Над пожарищем поднимался душный горячий дым, а из глубин леса ползла сырая холодная ночь.

Вспотевшие во время пожара люди разом задрожали от холода. Опомнившись, все зашевелились, стали хлопать себя по плечам, рукавами отирать с лиц копоть, пот и слезы. Руки и ноги дрожали, говорить никому не хотелось. Да и сказать было нечего. Боги яснее ясного указали, что не потерпят города на этом месте.

Князь Держимир лежал, не сняв сапог, уткнувшись лицом в мягкий, приятно-прохладный куний мех покрывала. Он едва дошел до своей горницы из святилища, хотя и требовалось-то всего лишь пересечь двор. Какие-то волны качали его, бессильного и безвольного, порой сознание проваливалось в глубину бесконечной, неизмеримой черноты, и он не помнил, где он и кто он. Где-то в этой черноте мелькали неуловимые отблески огня, хотелось зажмуриться, но глаза его и так были закрыты, и спрятаться от этих отблесков не получалось. Порой находило недолгое просветление, и князь осознавал, что лежит в своей спальне, что ворожба закончилась и скоро утро. Но не осталось сил поднять голову навстречу рассвету – эта ночь выпила из него все силы.

Кто-то тронул его за плечо. Держимир резко повернулся, лицо его было страшно, как у зверя. Возле лежанки стоял хмурый Байан-А-Тан с ковшом воды в руке.

– На, – угрюмо сказал он и протянул брату ковшик. – Выпей хоть.

С облегчением переведя дух, князь сел и обеими руками сжал бока деревянного ковшика, боясь не удержать. Байан присел на край лежанки и молча ждал, когда старший брат допьет.

– Это ты! – с трудом выдохнул Держимир, опустив пустой ковшик на колени. – А мне померещилось…

Байан кивнул, не дослушав. Несколько мгновений они молчали, а потом младший хмуро выговорил: