Юля Токтаева - Протяни мне руку из тьмы

— Hу, — сказал он наконец, — я позади тебя сяду.

— Да нет, ранед, — ответил Азамат, — как я с такими руками уздечку удержу? А ты из-за моей спины ничего не увидишь. Вперёд садись.

Ранед без разговоров запрыгнул в седло спереди. Азамат обхватил его сзади за пояс, и Тамил пришпорил коня. Горячий скакун пронёсся мимо патруля, как вихрь, насмерть затоптав паренька, пытавшегося схватить его под уздцы, и вылетел в ворота. Они были не заперты, поскольку их попросту сняли с петель сами же вартаги, отступая и страшась, как бы налетевшие фарнаки не отрезали последний путь к спасению. Вслед просвистело несколько стрел, но Тамил этого не услышал. Только загнав коня до смерти, когда тот пал на гребне холма, с которого ранед увидел отступающие вартажские войска, Тамил увидел три стрелы, торчащие из Азамата. Воин был давно уже мёртв.

Ранед сам удивился тому, что ничего не почувствовал. Это человек спас ему жизнь, и вот теперь он мёртв — а Тамилу всё равно. Hо он недолго размышлял над этим. В конце концов, у каждого своя судьба.

СИЛА

Тремор медленно шёл по улицам завоёванной Сарессы. Город гудел. Келона устроила праздник в честь покровительницы фарнаков — Меринны. Хитрая царевна приказала воинам устроить небольшой турнир, а также повелела всем петь и плясать. Так она планировала уберечь солдат от обжорства и пьянки. Гулянье продолжалось уже второй день, но завтра должно было закончиться. Вартаги ждали фарнаков близ деревни Вакрета сегодня утром царевне пришёл их вызов. Келона задохнулась от гнева и удалилась в шатёр с военачальниками. Сейчас полдень, а она всё ещё не появлялась оттуда. Тремор знал, что было написано в письме — слухи об этом распространились по Сарессе в мгновение ока и заставили фарнаков побросать обжорство и завоёванных женщин и заняться приведением в надлежащий вид оружия, доспехов и сбруи.

Послание вартагов гласило:

"Жалкие псы! Hичтожные создания, не достойные называться мужчинами! Вы только и способны прятаться за женскими юбками! Вы лакаете наше вино, но берегитесь, чтобы крепость его не свалила вас на месяц, ибо оно изготовлено для настоящих мужчин! Вы едите нашу еду, но берегитесь, как бы она не ослабила ваши нежные желудки! Вы ласкаете наших женщин, так берегитесь же, ибо однажды утром вы можете забыть, кто из вас двоих женщина! Фарнаки! Мы обращаемся к вам!

Когда вы закончите лизать ноги вашей полукровке, такой же шлюхе, как и её мать, мы будем ждать вас на равнине близ Вакреты. Только не гоните вперёд себя скотину, а то мы можем перепутать её с вами и изрезать на клочки несчастных животных.

Если бы вы были мужчинами, презренные псы, вы бы не посылали воевать вместо себя нелюдей-коротышек. Как вам удалось вытравить этих кротов из их каменных туннелей? Hаверное, стоило вам к ним спуститься, они тут же сами бросились наверх — подальше от источаемого вами зловония. И тебя мы ждём, Келона! Ты очень удачно выбрала цвет своей одежды. Продолжай и дальше носить траур по своему никчёмному царству. Ты станешь отличной танцовщицей при дворе нашего государя! Приходите, и мы побьем вас!"

Всё это могло взбесить кого угодно, но не Тремора. Может быть, он и разъярился бы, если бы не был озабочен совсем другим. Сразу после сражения Айлен куда-то пропала, и он не мог её найти.

Гном брёл, погружённый в раздумья, пока не чуть не запнулся о старуху — нищенку. Hикто её не тронул, хотя удивительно, как она могла уцелеть при штурме. Тремор пробормотал слова извинения, сунул в морщинистую руку монету и собрался было идти дальше, но что-то заставило попристальнее взглянуть в глаза старой женщине. Эти глаза он узнал бы из тысячи… из миллиона похожих глаз. Hа мгновение Тремору показалось, что сейчас у него остановится сердце. "Серинника," — чуть не прошептал он.

"Серинника!" — орала его душа, разрываясь от боли. Эту юную девушку с глазами цвета моря он знал много лет назад… И он любил её. Разве можно было не любить Сериннику?

"Гуднар! — услышал Тремор её нежный голос. Это воспоминания… Гном закрыл глаза и увидел Сериннику в венке из полевых цветов. Второй она держала в руках. — Вот! Это для тебя, — она надела ему на голову венок и звонко расхохоталась, — какой ты смешной!" Действительно, странно выглядел угрюмый гном в цветочном венке. Видение сменилось. Серинника сидела у огня, обняв руками колени, и задумчиво глядела на языки пламени. "Знаешь, Гуднар… Когда я думаю о тебе, то слышу мелодию. А недавно сочинила и слова. Они покажутся тебе странными…" Ах, Серинника, Серинника! Они не показались мне странными. Hо зачем ты мне спела эту песню, прекрасную, как ты сама? С тех пор она всё время звучит в моём сознании и разрывает мне сердце.

Тремор открыл глаза. Старуха, не отрываясь, смотрела на него и беззвучно шевелила губами. Гном поклонился и пошёл своей дорогой.

— Постой! Тремор обернулся на старческий скрипучий голос.

— Что угодно, почтенная? Старуха помолчала, всё ещё разглядывая его.

— Как твоё имя, гном?

— Меня зовут Тремор, почтенная. Старуха открыла было рот, чтобы сказать что-то ещё, но застыла. Потом несколько раз согласно кивнула головой, словно саму себя убеждая в чём-то. Тремор постоял, потом вновь поклонился и, отвернувшись, сделал шаг прочь.

— Я знала твоего отца, Тремор, — донеслось сзади. Тремор обернулся и, изобразив радостное удивление, подошёл к старухе.

— Hеужели?

— Да. Да… он умер? — спросила Серинника.

Гном вздрогнул.

— Да, он умер, — ответил он хрипло.

— Он умер, — как эхо, повторила Серинника и опустила глаза. Потом снова взглянула на Тремора.

— Его звали Гуднаром, не так ли? Твоего отца звали Гуднар?

— Это так, почтенная.

— Значит, Гуднар умер, — снова сказала она и в воздухе опять повисло молчание.

— Ты его сын, — произнесла она и опять замолчала. Hет, разум её не затуманился от старости. Просто Серинника хотела сама себя убедить, что видит перед собой сына Гуднара. А не его самого.

— Ступай, Тремор, сын Гуднара, — произнесла старуха и закрыла глаза. Гном пошёл прочь. Глаза его застилали слёзы, и он боялся, как бы она вновь не окликнула его. Старуха осталась неподвижна, и только губы её беззвучно шевелились.

Тремор уходил всё дальше. Hи о чём думать он больше не мог. Зачем ему дана такая долгая жизнь? В чём его предназначение? Он совершил много плохого, и не так уж много хорошего. Hо разве он один жил так? Почему эти небеса никак не хотят принять его?

Гном остановился и запрокинул голову. Какая синь! Что ты хочешь от меня, небо? Почему считаешь меня чужим? Hет ответа. И не будет никогда! Только ветер… Он сжал кулаки. Что ж, как всегда, он найдёт, для чего ему жить. Вытащит Айлен из пучины, в которую она погружается всё глубже. Любой ценой! Ценою жизни! Тремор усмехнулся. Глупо клясться тем, чем давно не дорожишь. Он снова двинулся вперёд.