Андрей Удовиченко - Охота на судьбу

— Не закрывайся от меня, я знаю, от кого ты пришел, — раздался в его голове сладкий убаюкивающий шепот, определенно принадлежащий не человеку. И, не смотря на умиротворенную интонацию, с которой существо своевольно шептало в разуме путника, от этого его пробирала еще большая дрожь.

— Позволь мне лишь поприветствовать тебя и в знак доверия показать тебе картину прошлого, картину того, что происходило в этом месте давным-давно, — продолжал голос.

Мужчина, помня об указаниях, данных господином, всячески сопротивлялся вмешательству извне в его сознание хозяина руин. Но сколько он ни стискивал зубы, ни концентрировался на чем-то отстраненном, не относящемся к этому забытому всеми богами месту, таинственное существо без особых усилий одержало верх, и в разум путника быстрым ручьем стали вливаться чужые мысли и воспоминания. Множество людских голосов наполнило разум мужчины. Казалось, будто бы они раздаются не в его голове, а вокруг него, на руинах.

Мужчина с опаской приподнял капюшон своего балахона и, приоткрыв глаза, чуть не упал от неожиданности: с верхних ступеней лестницы на него, словно лавина, двигалась людская толпа. Крестьянские женщины, перемешавшись с детворой, несли на своих плечах объемные вещевые сумки из кабаньей кожи, груженные различной снедью, купленной на рыночной площади перед цитаделью. Мужчины же, покрепче ухватившись за рукоятки своих деревянных повозок, спешно спускали поклажу по ступеням лестницы. Кому-то такие повозки служили прилавком на рынке, а кому-то средством перевозки товаров. Путник, оказавшись в эпицентре толпы, стоя на середине лестницы, испугался быть опрокинутым людской стеной, движущейся на него, словно рота пехотинцев, и в панике замахал руками. Однако, людские потоки, идущие навстречу друг другу, не замечали опешившего мужчину, а просто проходили сквозь него, словно через невидимую преграду, и продолжали свой путь.

— Чертовщина, — пробормотал он, нервно озираясь по сторонам.

Призрачного тумана как ни бывало. Яркое летнее солнце своими теплыми лучами скользило по высоким стенам крепости, а величественные статуи воителей и ремесленников горделиво бросали свой неживой, окаменевший взгляд на проходящих подле них по аллее людей. Замок словно воскрес из мертвых и предстал перед путником во всей своей красе. Редкие отряды стражи, облаченные поверх своих доспехов в сиреневые накидки с изображением странного черного знака, отдаленно напоминающего солнце, патрулировали ухоженные улочки крепости. Не только постройки, но и земля, на которой располагался замок, благоухали жизнью. Ни одного болота. Сплошь сады и густая трава, расстеленная, словно зеленая скатерть, на земле. Стайки воробьев, коричневыми гирляндами развесившись на ветках густо цветущих деревьев в раскинувшихся садах, задорно щебетали, без стеснения перекрикивая других птиц, чьи музыкальные таланты, хотя и превосходили умения их маленьких собратьев, но все же никак не могли превзойти последних в количественном соотношении.

Путник, смирившись со своей «призрачной» формой, уже поднялся по лестнице вверх, охватив взглядом рыночную площадь и находящуюся тут же неподалеку цитадель, состоящую из главного корпуса и четырех башен. Высокие двухстворчатые ворота твердыни, походящие на огромную пасть какого-то гигантского создания, были открыты. Однако за то малое время, пока путник наблюдал за входом в крепость, никто так и не пересек границу ворот, находящихся под охраной стражи в сиреневых накидках.

Как же Азхольд, выброшенный судьбой из обыденной земной жизни, жалел, что не может прямо сейчас подойти и сорвать эти алые, словно кровь, розы, которыми были усеяны клумбы рядом с замком; вдохнуть полной грудью аромат сирени; почувствовать на себе теплые, нежные лучи летнего солнца, как обычный человек… нет, не мог. Но он должен был благодарить Файриса даже за эту прогулку! По болотам, на неведомую ему планету, через смертельный туман. Да, должен! Обязан… выбора нет. Слуга бога огня вновь впал в тоску от безысходности. И вместо радости от увиденной картины благоухающих земель цитадели Азхольду стало противно. Противно смотреть на искусственную жизнь, словно ему только что подсунули пустую обертку из-под подарка. Ему стало противно осознавать, кто он есть, и неимоверно тоскливо вспоминать, кем он был. А «есть» ли он на самом деле? Неужели в этом и заключается вся сущность «есть» — пресмыкаться, ползать, существовать.

— Во что же я превратился, — прошептал Сенвильский кузнец, а ныне слуга Файриса, — …во что они меня превратили…

Недолго Азхольду пришлось барахтаться в озере своих страданий. Первыми неладное почуяли вороны, до сего момента вышагивавшие разрозненными группами по площади, в своей обыденной, нагловато-хозяйственной манере, по-начальственному запустив свои руки-крылья за спины. Хитрые птицы, словно заслышав звуки сирены, сигналящие об опасности, покрутили своими черными головами по сторонам и, не дожидаясь особого приглашения, достав из потаенных «кармашков» черные крылья, взлетели. Толпа людей, порхающих от прилавка к прилавку, никак не могла заметить тонких струек белого тумана, стремительно выползающих из замковых ворот по земле, подобно змеям, подбирающимся к добыче. Струи бледного дыма, набирая мощь, объединялись в одно большое облако, которое заполняло собой пространство рыночной площади, с каждым разом увеличиваясь в размерах.

Азхольд, громко закричав, пытался растормошить ничего не подозревающих людей, предупредить их о приближении «призрачного убийцы», но, будучи лишь сторонним наблюдателем, только напрасно напрягал свои голосовые связки. Туман наступал не спеша, словно ощущая неизбежность своего триумфа, медленно поднимался от ног толпы, подступая к самому горлу. Череда мучительных криков разрезала безмятежный летний день, словно острый клинок, и сумасшествие, насланное бледным туманом, повергло толпу людей в хаос. Кто-то просто валялся на земле, пораженный судорогами. Другие, дико крича, припав к земле, дабы унять нестерпимую всепроникающую боль, пытались размозжить свои головы о каменные плиты рыночной площади. Женщины, впившись друг в друга ногтями, рвали кожу на теле своих мнимых соперниц, будто тигрицы, защищающие свое потомство.

Азхольд, отбросив всякие меры предосторожности, не прячась в свой балахон, кричал и метался из стороны в сторону, тщетно пытаясь спасти хоть одного человека. Однако его руки проскальзывали сквозь охваченные безумием людские тела, но и туман не мог оказать на Азхольда своего зловещего воздействия. Несколько детей, словно подвешенные за ниточки куклы, с потухшими глазами, бродили в бушующей людской массе, вскоре скрывшись из виду Азхольда, потонув в эпицентре хаотичного шторма. Туман затянул весь рынок и поплыл дальше, дабы охватить всю территорию замка. Белая дымка и алая кровь — вот новый герб для флага, который должен был реять на флагштоке крепости. Азхольд, обуреваемый своим бессилием, опустился на колени и зарыдал. Плач его потонул в море мучительных воплей, издаваемых уничтожающими себя и своих соотечественников, жителями. Не смотря на то, что Азхольд находился за гранью временных рамок, в которых разворачивались текущие события, он всей душой вкусил квинтэссенцию страдания и смерти, которую претерпевали невинные люди замка.