Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись первая.

Феликс взошел по застеленным зеленым бархатом пологим ступеням и опустился в роскошное кресло, верой и правдой служившее многим Архипастырям. Пятнадцать дней назад сама мысль сесть в это кресло показалась бы секретарю его святейшества кощунством, но пятнадцать дней назад он был другим человеком. Он, тогдашний, искренне верил в Триединого, но не представлял, что станет свидетелем чуда и избранником пусть не самого Эрасти, но говорившего со святым эльфа. Друга, без советов которого свежеиспеченный Архипастырь чувствовал себя одиноко.

Оставаясь в душе рыцарем, Феликс перенес свалившиеся на его голову перемены с воинской стойкостью. Он знал одно — нужно заменить Филиппа. Радоваться исцелению было некогда, горевать и сомневаться — тем более. В Кантиску проникло предательство, и следовало узнать, кто, кроме Амброзия, замешан в убийстве Архипастыря. Надо было назначить нового командора Церковной гвардии, удалить в провинцию ненадежных, доискаться, откуда взялся господин Поррак, выявить единомышленников, разослать множество писем и, самое главное, довести до конца дело своего предшественника. Феликс знал, что может доверять в Таяне — Марко и Стефану, в Эланде — Рене, в Кантиске — Парамону и Добори с его людьми. Всех остальных предстояло проверить…

Коронный зал, в котором вот уже четыре века пировали в честь венценосных новобрачных, был залит светом. Что бы ни творилось в душах королевской четы и гостей, слуги сделали все, чтобы не посрамить дом Ямборов. Огромный стол на возвышении ломился от яств, цветов и золотой и серебряной утвари, музыканты на хорах играли торжественно и нежно.

За Высоким столом, как и положено, сидели члены королевской семьи и венценосные гости. Последних, впрочем, почти не было — не успели пригласить. Присутствовали только Рене Аррой и Эгон Лиддский.

Тарскийский господарь бревном лежал под замком и на свадьбу дочери и наследницы не попал. Вопреки медицинской науке, Михай не умирал, но и в сознание не приходил, хотя воду и пищу глотал исправно.

Герика об отце не вспоминала или по крайней мере не говорила. С тех пор как ей сказали о предстоящем замужестве, она почти перестала разговаривать. Больше всего тарскийка походила на заводную куклу. Дрессировка, которой ее подвергали с детства, заставляла девушку выполнять все стадии сложного свадебного ритуала. Она ни разу не ошиблась и ни разу не улыбнулась. Стефан выглядел немногим лучше. Бледный как смерть, что лишь подчеркивал роскошный зеленый колет, принц смотрел в свою тарелку, отрывисто отвечая на неожиданные вопросы отца. Единственным, кто говорил громко и оживленно, был Рене. Не то чтобы адмирал был весел, просто он, как всегда, подставлял плечо друзьям.

Рассказы эландца о его былых похождениях, иногда страшные, иногда смешные, заставляли то напрягаться, то от души хохотать. Иногда герцога сменял граф Гардани, припоминавший забавный случай или задававший вопрос. Невесте и ее подругам этикет предписывал молчать, и молодую королеву это, похоже, устраивало. Марита мечтательно смотрела куда-то вдаль, видимо вспоминая своего барда, зато Ланка от вынужденного безмолвия откровенно страдала. Не будь девушка связана обычаем, она не преминула бы выспросить у Рене подробности его путешествия к Острову Лиловой Скалы в обществе двух переодетых юношами дам и одного мужчины, изображавшего из себя женщину.

Приключения троицы на «Созвездии Рыси» были весьма забавны, но принцесса так и не поняла, кого из двух красоток предпочел капитан. Если рыжую и веселую, то все в порядке, но если темноволосую робкую малышку… Принцесса почти с ненавистью взглянула на точеный профиль сидевшей рядом Мариты. Ланка никогда не завидовала чужой красоте. До последнего времени.

Музыканты закончили играть длинную медленную пьесу и разом подняли смычки. Все встали. Король поднялся последним и подал руку новобрачной. Герика вздрогнула, неловко зацепив пышным, трижды перехваченным жемчужной нитью рукавом высокий бокал. Нет, она все-таки не смогла до конца овладеть собой, ее прежняя покорная бесстрастность растаяла, как льдинка в горячей воде. Губы девушки побелели, из ставших вдруг огромными глаз рвался ужас.

Царственная чета медленно покинула Коронный зал.

— Бедняжка. — Рене сказал это, ни к кому не обращаясь, но освобожденная от немоты Ланка услышала и неожиданно зло обронила:

— Сама виновата! Нельзя предавать свою любовь!

— Нельзя? — Аррой неожиданно резко повернулся к племяннице. — Мы горазды судить других и оправдывать себя. Хуже, чем оправдывать, — жалеть…

— Ну, конечно… Стефан тоже виноват, но в таких делах решает женщина.

— В таких делах решает тот, кто сильнее.

Ланка не ответила.

Глава 8

2228 год от В. И. 10–12-й день месяца Лебедя

Пантана. Убежище

Таяна. Высокий Замок

Астен Кленовая Ветвь увидел во сне своего сына. Рамиэрль ехал по обсаженной с двух сторон высокими стройными деревьями дороге. Топаз и Перла бежали той легкой, неутомимой иноходью, которая позволяла им покрывать в день полтора, а иногда и два диа[53].

Сын спешил и был чем-то озабочен, Астен чувствовал это так ясно, словно сын сам ему об этом сказал. Вечерело. Над дорогой, крича, кружились большие темные птицы. Показался небольшой городок. Уютный трактир с яркой вывеской гостеприимно подмигнул чистенькими окошками, Рамиэрль даже не обернулся. Он торопился.

Астен проснулся сразу, как бывало всегда, когда ему снилось то, что происходило на самом деле. Он никогда не видел пророческих снов, впрочем, во всем полагавшиеся на богов эльфы не были сильны в предсказательной магии; не овладели они этим искусством, и оставшись без Светозарных покровителей. Зато дети Звезд чувствовали близких, где бы те ни находились. Астен совершенно точно знал, что Нэо едет домой, что он очень озабочен и что их всех ждут неприятные известия.

Связь между эльфийским принцем и либером оказалась на удивление крепкой. Астен всегда мог сказать, как идут дела у его находящегося в вечной дороге отпрыска. Они часто снились друг другу, правда, переговорить во сне пока не удавалось.

Лебединый принц соскочил с постели, подошел к столу, наскоро набросал записку в несколько строк и вышел в сад, где в просторном вольере под навесом, защищавшим от дождя и северного ветра, сидело несколько серых птиц с длинными острыми крыльями.

Скатав записку в трубочку и вложив в футляр из лебединого пера, Астен вынул одну из летуний, умело приладил записку и разжал руки. Лунная ласточка встряхнулась, что-то прощебетала и взмыла вверх.