Владислав Русанов - Серебряный медведь

– Что говорить на допросе будем? – Сам он в глубине души побаивался, что допроса может и не быть. А вдруг ландграф задумал уморить их голодом? Непрошеная мысль обожгла ледяным ужасом. Смерти в бою он давно приучил себя не бояться, но вот так – в сырой, холодной яме, от голода и жажды…

– А валите все на меня! – легко ответил Кулак. – Мол, знать ничего не знаем и ведать не ведаем… А у него секретные предписания от генерала армии.

– Ты полегче, – пробурчал Мудрец. – Без лишнего героизма. Думаешь, этим мы свои задницы спасем? Как бы не так!

– И в мыслях не было! – хмыкнул кондотьер. – Просто так на вранье труднее подловить. Играйте дурачков, и все тут.

– Ну, спасибо! – Верзила издал короткий смешок. – Удружил. Не знаю, как Малыш, а я дурака изображать не люблю.

– Я тоже не очень-то… – вмешался Кирсьен.

– Значит, полюбите! Приказы не обсуждаются, ясно?

– Ясно, – обреченно кивнул Кир.

– Не переживай, Малыш! – подбодрил его Мудрец. – Прорвемся.

Ненадолго воцарилось молчание. Потом кондотьер крякнул:

– Эх, одного боюсь… Не наломали бы дров наши. С них станется.

Кирсьен хотел возразить. Дисциплина, мол, и все такое… Но потом задумался – а как он повел бы себя на месте оставшихся на свободе товарищей? Неужели бы удрал, спасая свою жизнь, и не попытался бы выручить попавших в беду? И не мучила бы его в таком случае до конца дней совесть?

Трудно ответить.

Конечно, его с детства приучали – приказ есть приказ. Но ведь и друзей бросать тоже как-то нехорошо. Впрочем, нехорошо – это еще мягко сказано. Подло бросать друзей.

«Ага! Особенно подло, когда в роли брошенного ты сам. Так ведь, господин т’Кирсьен делла Тарн? Хочется, чтобы тебя вытащили? А сколько человек при этом погибнет, значения, вроде бы, и не имеет? Э-э, нет… Кулак с Мудрецом во сто крат порядочнее тебя. Они не пытаются выкарабкаться любой ценой».

Тут Киру захотелось стукнуть себя по носу. Чтоб аж слезы из глаз потекли. Но он подумал, что будет выглядеть смешно и нелепо – в подземелье с разбитым носом. А потому насупился и попытался уснуть.

Громкий окрик вырвал Кирсьена из состояния блаженной дремоты.

Кажется, только вчера они угодили в каменный мешок, а ведь прошло уже несколько дней… Мудрец утверждал, что двое суток. Тьялец ему не слишком-то верил. Он думал, не меньше пяти-шести дней. Да и по чем можно время определять в кромешной темноте? Разве что по отросшей щетине.

Все это время они боролись с голодом при помощи сна. Поистине волшебное средство! Вода в подземелье нашлась: прямо из стены текла тонкая струйка, образующая на полу лужу, которая, в свою очередь, стекала в узкую, но глубокую трещину. А вот с едой ландграф Медренский поскупился. Ни черствой корочки, ни обглоданной кости…

– Эй вы! Не сдохли еще?

Кир открыл глаза.

Над дырой в потолке метались багровые блики факелов. На их фоне черным пятном выделялась голова стражника.

– Живые, вражье семя? Аль нет?

Мудрец задрал голову, зевнул, неторопливо ответил:

– Твоими молитвами, служивый…

Охранник заржал:

– Ну, коли моими, то недолго вам осталось!

Его товарищи оценили шутку. Хохотали так, что сверху на узников посыпался мусор вперемешку с песком.

– Ладно! – сурово проговорил кондотьер. – Говори, чего надо, и проваливай! Я спать хочу.

– Не выспался еще? – ехидно поинтересовался стражник.

– Тебе что за дело?

– У-у, кошкин сын! – Говоривший топнул, от чего в яму снова полетели кусочки грязи и древесная труха. – Слушай, что я скажу!

– Ну?

– Вылезайте по одному! Его светлость кличет!

В дыру просунулась та самая лестница, которая не так давно привела Кира в ужас своей шаткостью.

– Я первый, – негромко сказал Кулак и полез наверх.

Когда подошвы его сапог последний раз мелькнули перед глазами товарищей, около дыры послышалась какая-то возня. Потом все стихло.

– Вяжут, – уверенно сказал Мудрец. – Значится, на допрос. Вот и дождались. – И взялся за перекладины.

Поднимаясь последним, Кир не знал, чего и ждать. Но потом решил: будь что будет. Уж лучше пришибут наверху, чем томительное ожидание в яме.

Не бог весть какие яркие факелы слепили отвыкшие от света глаза.

– Лицом вниз! – приказал стражник и, не дожидаясь ответа, ткнул парня в спину.

Вот и попробуй не подчинись! Все равно повалят и свяжут, как барана, только позора не оберешься.

Кир молча улегся рядом с Кулаком. Сам завел руки назад.

Один из охранников – пока остальные стояли с арбалетами наготове – сноровисто стянул ему запястья ремешком. Крепко, надежно, но без особой жестокости, что вселяло малую надежду на благополучный исход беседы с Медренским. Челядь по обыкновению чутко отзывается на настроение хозяина. Никогда не упустят возможности покуражиться, если знают, что это им сойдет с рук.

– Поднимайтесь – и вперед! – скомандовал тот стражник-весельчак, что говорил первым.

Они поднялись по вырубленной в скале лестнице (тьялец подумал, что, когда спускались, она показалась вдвое короче), миновали несколько разных дверей – хлипких и окованных железом, закрытых и распахнутых настежь, свернули пару раз и оказались снова в главном зале замка. Ошибки быть не могло – камин, на стенах знамена и щиты, оружие и охотничьи трофеи. В кресле на возвышении восседал ландграф. Его светлость Вильяф Медренский. Рядом с ним – какой-то человек с бородкой клинышком и золотой серьгой в ухе. Гость сидел, непринужденно развалясь и закинув ногу за ногу. В отличие от хозяина, который словно кол проглотил и вдобавок барабанил пальцами по подлокотнику. Медведи, вырезанные на спинке кресла, занесли корону так, словно собирались стукнуть его светлость по темени. Скрываясь в темном углу, замер Джакомо Череп, скрестив на груди могучие руки. Горящие факелы бросали отблески на его наголо обритую голову.

– Явились, лазутчики?! – то ли спросил, то ли обрадовался ландграф.

Кондотьер пожал плечами и с ответом не спешил. В самом деле, зачем? Кто позвал, тот пусть и говорит.

– Ишь, молчат! – воскликнул его светлость, обращаясь к болтающему ногой соседу. – Гордые!

Тот сбил соринку с рукава и промолчал.

– Ничего, гордость легко выбить можно! – оскалился ландграф. – Вместе с зубами!

Джакомо пошевелился в углу, всем видом выражая готовность начать выбивать гордость и зубы немедленно.

– Вы говорить собираетесь? – вдруг нахмурился Медренский. Кир заметил, что для его светлости смены настроения так же обычны, как морозы для зимы в Гронде.

– Если вы, господин граф, думаете, что мы будем просить помилования, то ошибаетесь, – неторопливо и внушительно проговорил Кулак. – Но просто побеседовать… Отчего бы и нет?