Владимир Свержин - Корни огня

— Господин инструктор, — послышалось на канале связи, — а позвольте, я пойду. — Герцог Нурсии для убедительности обнажил меч и начал ожесточенно отмахиваться им от мух и слепней.

— Ты? — озадаченно глядя на воспитанника, переспросил Лис. — В одиночку?

— Зачем в одиночку? Фрейднура с собой возьму.

— Час от часу не легче! Там, где самотужки ты бы еще, может, вспомнил, для чего у тебя сверху приделана снабженная ртом дополнительная конечность, вдвоем начнете соревноваться, у кого лобовая кость толще.

— Да нет же, господин инструктор, сами посудите: во всех сказках, во всех легендах такие подвиги совершают храбрые рыцари.

— Ага, и ты собрался превратить сказку в некролог.

— Мы справимся, вот увидите!

— Карел, не горячись, если шо, лаврушки я тебе и так целый мешок куплю. Ты вообще осознаешь реальную невыполнимость задачи?

— Конечно. Но мы с Фрейднуром уже как-то имели дело с хаммари, и тот сбежал, как заяц.

— Не обольщайся. Ему просто было с вами не по пути. Ты Зигмундычу в своем гениальном замысле сознался? С чего ты взял, шо он согласится?

— Согласится. Это ж такой славный подвиг!

— Именно страсть к подвигам меня и настораживает. — Лис укоризненно покачал головой. — Но делать, похоже, нечего. Придется рискнуть. Ладно, неутомимый защитник влип-персон, излагай свой план.

— Сначала мы берем дракона…

Войско франков выступало на Восток. Дагоберт в окружении малой свиты молча стоял на вершине холма и глядел на пешие отряды и горделивых всадников в богатых доспехах. Этот холм еще не именовался Монмартр, но уже носил название Марсовой горы. Воины проходили мимо, окидывая взглядом худощавую фигуру кесаря. Пурпурный, расшитый золотыми пчелами драгоценный плащ развевался за его спиной, придавая юноше вид даже более роскошный и торжественный, чем облик кардинала Бассотури в алых шелковых одеяниях.

Тот держался чуть поодаль, втайне надеясь, что кесарь, трепеща душой перед своим первым военным походом, обратится к нему за словами увещевания со своими терзаниями и страхами. Он представлял себя на месте Дагоберта. Будь такая грозная ситуация — точно бы пришел к святому отцу укрепиться в вере. Однако не тут-то было: завидев папского легата, юноша лишь чуть склонил голову, словно давая знать, что изволил заметить достопочтенного прелата.

Солдаты маршировали по дороге, топот ног и конских копыт разносились далеко по всей округе. Каждый в строю знал, что поход не будет легкой прогулкой и, возможно, никому из поднявших ныне меч уже не вернуться в отчий дом. Всякий, идущий в строю, втайне желал, чтобы кто-то очень важный, кому известно будущее, окликнул его и сказал: «Все будет хорошо, приятель! Ты выживешь и победишь!» Каждый повторял эти слова в такт шагам, точно охранительное заклинание. Лишь юный кесарь молчал и, не отрываясь, глядел на шагающих воинов.

И все же каким-то странным образом храбрецам и трусам, ветеранам и новобранцам, впервые сменившим деревянные вилы на боевое копье, — всем и каждому почему-то казалось, что кесарь смотрит именно на него. И он спокоен, неколебимо, железно спокоен. И воины улыбались, затягивали долгую песню о победах былых времен и деяниях славных предков. Странным образом спокойствие кесаря передавалось им, и смерть в бою казалась более радостным делом, нежели жизнь труса, вечно дрожащего перед всяким наступающим днем.

— Надо произнести напутственное слово, — приблизился к кесарю папский легат.

— Зачем? — оглянулся Дагоберт. — Все, что я могу им сказать, понятно и без речей. Они верят в меня, я верю в них. Если сейчас начну убеждать в чем-то, они решат, что я сам в этом сомневаюсь.

— Они должны веровать в Господа нашего, дарующего победу, — нахмурился кардинал Бассотури.

— Он даровал мне венец, поставив над этим народом, дабы я заботился о нем денно и нощно. Если Господь сам будет заботиться о всяком расколотом полене, о всякой дарованной победе, то для чего бы Ему ставить царей над народами, как учит Священное Писание? А потому, ваше высокопреосвященство, я займусь победой, а вы — спасением душ храбрецов, идущих пролить свою и чужую кровь за други своя. И, главное, помните, что победа обещана нам отцом моим, который взирает с небес и взыскует справедливости!

Кардинал поморщился от такой отповеди.

— До меня доходили слухи, что дукс Родерико Астурийский разослал гонцов по италийским городам, повествуя о видении огромного воина в блистающей золотом броне. Но кто знает, не было ли то мороком сокрушенного поражением и бегством воителя? Увы, человек слаб.

Дагоберт вперил в собеседника долгий тяжелый взгляд, будто лишь сейчас увидел его.

— Человек силен, очень силен, как бы вы ни убеждали его в обратном! И Родерико впрямь своими глазами видел небесного воина в блистающих доспехах. Чем раньше вы признаете это, тем лучше.

— Для кого? — поинтересовался кардинал.

— Для тех, кто не намерен остаться в сегодняшнем дне.

Юный кесарь отвернулся, давая понять легату, что беседа окончена. Он поглядел в сторону, точно высматривая кого-то, и, заметив у основания холма среди толпы провожающих мастера Элигия, поманил его к себе.

— Прошу извинить за опоздание, — начал раскланиваться тот. — Стража ни в какую не желала пропускать. Я прибежал, едва мэтр Бастиан передал мне приказ явиться пред ваши очи. Я и сам хотел просить у вас, государь, позволения отправиться в поход вместе с моим обожаемым кесарем. — Златокузнец поглядел на лицо юноши, остававшееся безучастным. «Пожалуй, не стоило про „обожаемого кесаря“», — подумал Элигий и продолжил: — Я собрал три десятка стражей из моих владений. Все они храбрые воины и готовы беззаветно следовать за вами, мой государь. За свой счет я снарядил их и вооружил, так что они годны в любую схватку. И если мне будет позволено сопровождать моего государя, то осмелюсь молить лишь об одном: разрешить моим людям охранять вас.

— Пусть будут рядом, — скупо ответил Дагоберт. — Но я хотел просить тебя о другом.

— Ваш преданнейший слуга превратился в слух и готов совершить все, что в человеческих силах, и даже намного больше.

— Ты помнишь те камни, что были обнаружены у абарца?

— Конечно, мой государь.

— Они у меня. Я хочу заказать тебе нагрудник, украшенный этими камнями.

Глаза Элигия испуганно расширились.

— Но ведь это же…

— Оставь слова. Я знаю, о чем говорю.