Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Руки Гендельсона пытались ухватиться за руки тени. Пальцы сжимали воздух, руки бессильно падали. Он уронил их в стороны, и больше они не двигались.

Я сделал шаг ближе. Тень, всего лишь тень, ее видно отчетливо на стене. Сквозь нее проступают каменные глыбы, трещины и выступы.

— Сэр Гендельсон, — сказал я. — Это всего лишь тень!.. Она не может вас душить!..

Тень захохотала, а лицо Гендельсона уже посинело. Глаза начали закатываться.

— Ее нет! — заорал я. — Закрой глаза!.. Закрой глаза, дурак!..

Он сумел опустить веки, но тень продолжала сжимать его горло. Я заорал:

— Все, Гендельсон, она ушла!.. Лежи, не открывай глаза, приходи в себя. Пощупай горло, ничего ли не сломал…

Его руки дрогнули, приподнялись. На этот раз, с закрытыми глазами, он не пытался ухватить ее за руки, а пугливо пощупал горло. Его пальцы свободно проходили через темные ладони.

Тень взвыла, Гендельсон вздрогнул, сделал усилие, чтобы приподняться. Я сказал, ненавидя себя:

— Главное, свои свинячьи глаза не открывай!.. А там хоть бобиком катайся…

Тень наконец убрала руки. Я вздрогнул, она повернулась ко мне, все еще плоская, видимая только на стене, но теперь я смотрел на нее не в профиль, чувствовал на себе исполненный злобы тяжелый нечеловеческий взгляд.

— Ты, — раздался глухой, но явно женский голос. — Ты… чужак… ты осмеливаешься?

— Осмеливаюсь, — подтвердил я.

— Ты осмеливаешься на…

— Ага, — согласился я, не дослушав. — И на это. И даже на то, что скажешь позже. Человек — это звучит… Поняла? Это звучит, дура.

Я шагнул к светильнику и одним махом загасил его. В полной черноте мелькнула паническая мысль: а не свалял ли дурака, ведь теперь это же все — тень…

В темноте послышался дрожащий голос Гендельсона:

— Сэр Ричард, что вы сделали? Что вы сделали? Почему темно…

— Глазки лопнули, — сказал я зло. — От натуги.

— Сэр…

Я перевел дух.

— А на фига снова зажег светильник? Тень бывает только при свете. Чем ночь темней, тем ярче звезды… и все такое. Ладно, досыпайте, благородный сэр. В следующий раз деритесь молча, поняли, сэр?.. Вы мне всю музыку звезд испортили… И драконов бы я наловил, может быть, с десяток.

Я чувствовал на спине его недоумевающий взгляд. Надо бы лечь спать, но я вышел в коридор настолько злой, что даже треснулся лбом о низкую балку и не обратил внимания. В голове звон, перед глазами завертелись спиральные галактики и рассыпались на сотни сверхновых.

Дурак. Дурак!.. Дурак. Вот оно решение, само лезло в руки. Это так просто.

Сердце не стучало, а тяжело бухало изнутри по ребрам. Жар распирал череп, я бесцельно постоял в коридоре, снизу пьяные крики, тянет жирной едой и вином, самое бы время напиться, забыться и все такое, но я не наркоманю даже в депрессии, у меня всегда ясный и трезвый разум, который говорит, что я никогда не жил ясным и трезвым разумом, вообще не жил разумом, а только спинным мозгом, гениталиями, какими-то смутными и неопределенными чувствами… Вот сейчас живу тем, что называют сердцем, хотя сам же знаю, что сердце — это такая мышца, что перекачивает кровь, гоняя ее по малому и большим кругам, как коней на ипподроме, снабжает организм кислородом…

Мимо меня проплывали стены, лица. Я на миг опомнился внизу в зале, когда пил среди веселых и беспечных, им завтра с караваном через опасный лес, потом через перевал, и неизвестно, пройдут ли они, или же по ним пройдут, потому надо пить и веселиться, пока живы…

Как вырванное из мглы воспоминание, когда увидел, как женщина вошла в свою комнатку, сбросила платок, и полумрак исчез, помещение вспыхнуло теплым золотистым светом. Затаив дыхание я наблюдал, как она повела плечами, платье соскользнуло на пол, а она, оставшись нагой, принялась расчесывать волосы. Свет от них становился все сильнее, вскоре они целиком исчезли в огне, а она, наклонив голову, все водила невидимым мне гребешком, по волосам проходила новая волна света, и в комнате становилось все светлее и светлее.

Я вжался в угол, свет уже слепил привыкшие к темноте глаза. Волосы слегка потрескивали, я отчетливо видел ее грудь, мягкий живот с выступающими валиками, красивые упругие бедра. Спина не то чтобы тонула в полутьме, от стен шел отраженный свет, но спина казалась темно-багровой, почти черной, как и вздернутые ягодицы, икры и голени.

Вообще она вся выглядела ожившей статуей из золота, на которую падает такой же золотой свет от костра. Я наконец сообразил, что подсматриваю, а это гнусненько, сколько бы нас ни приучали, что хоть подсматривать в замочную скважину неприлично, зато интересно, а значит — можно.

В конце концов потащился обратно, уже понимая, то если сегодня хорошо, то завтра с утра почему-то будет трещать голова. Меня кто-то догнал, сунул в руки кувшин с недопитым вином. Ах да, это ж я угощал всех, такая у меня широкая натура. Нетрудно быть широким, когда золотишко достается на халяву. Только и дел, что пройтись по дороге с амулетом в руке…

И все-таки я ухитрился не то промахнуться дверью, не то меня самого с хохотом гуляки подтолкнули к чужой, но я ввалился в комнату, очень похожую на ту, где остался Гендельсон. Гендельсона здесь нет, но не пойдет же он глушить себя вином, как глушу я, значит, это не та комната…

Маленькая хрупкая женщина стояла у окна ко мне спиной. На стук двери испуганно обернулась. Она была мертвецки синяя, от кончиков длинных ушей до пальцев ног, только волосы оставались снежно-белые, похожие на иней, но странным образом эта синюшность в такую душную ночь подействовала как глоток свежего воздуха.

Я остановился, за спиной захлопнулась дверь. Женщина начала открывать рот не то для пронзительного вопля, не то хотела позвать стражу, неужели путешествует одна, я торопливо вскинул руки.

— Погодите, леди!.. Я всего лишь спьяну промахнулся дверью. А меня не поправили… Я сейчас ухожу.

Она остановилась, уже набрав воздуха под самую завязку, — крик был бы еще тот, — выглядела в такой позе набратости воздуха жутко эротично, но для меня сейчас все так выглядит, уже опыт есть, сейчас я как раз самый что ни есть свободный человек и могу трахать все, что движется, без позорящих свободного человека религиозных или расовых ограничений, различий, пола, возраста, оседлости, имущественного ценза или принадлежности к иному биологическому виду или даже классу.

Я примирительно улыбнулся, сделал шаг назад. Ее тело заметно расслабилось, она даже выдавила улыбку. Глаза ее были огромные, зеленые, не просто приподнятые к вискам, а с наклоном почти под сорок пять градусов, длинный тонкий нос переходит в верхнюю губу, хотя по краям оставались отверстия с аккуратно закрытыми кожистыми клапанами.