Музыка Океании (СИ) - Ледова Полина

— И я считаю это правильным, она была больна… — Продолжил мужчина.

— Ты хочешь попросить, чтобы я помог вам сойти с поезда? — Прервал его Аластор. Слишком много лишних слов. Он ненавидел эти прелюдии.

Мужчина не ответил, сам ждал ответа, не сводя с него глаз.

— Я в любом случае сделаю то, что смогу. Но не уверен, смогу ли я много.

— Будем надеяться на лучшее, — кивнул отец семейства. Затем опять покосился на жену, та нашёптывала ребёнку что-то, и специально повысила голос, когда муж перешёл на шёпот. — Спаси их, — попросил он чуть слышно. — Я за себя не прошу.

Лишено всякой логики. Вот то самое — выживание не играет роли, лишь забота о любимых людях. А смог бы он поставить чужую жизнь так высоко, чтобы пожертвовать своей? Тот, кто забирает жизни, не может их ценить. — подумал он. Взять даже Эхо. Она была нужна ему. Это тоже потребление. Любовь так не работает, скорее всего. Нет, это точно не про тебя.

А что в итоге? Если они останутся вдвоём, две разбитые жизни, виновные лишь в том, что кто-то любил их больше себя. Лишено смысла. Если расценивать правильно, если бы нужно было из трёх выбрать двоих, то можно пожертвовать женщиной. Муж позаботится о ребёнке, она не справится одна, слишком слабая. Или ребёнком. Тогда они смогут завести ещё одного. Если выбирать всего одного из трёх, то выгоднее опять же пожертвовать женщиной и ребёнком. При таком раскладе, при раскладе здравого смысла, я должен защищать тебя, как кормильца, революционера, мужа, отца. В тебе больше смысла, чем в них двоих. Только сам ты мне не простишь этого. Аластор знал людей, знал их поведение и ход мыслей, но не мог понять.

— Я сделаю всё, что смогу. Я уже сказал. — Ответил он.

— Спасибо.

Не нужно благодарить за неправильные поступки. Ты же не знаешь, кого мне придётся застрелить, чтобы спасти твою семью. Ни ты, ни я не можем знать, сколько ещё семей и жизней я покорёжу за день. Раньше он сам никогда так не рассуждал. Всё это пришло после падения «Чёртова Колеса» на его правую ногу. Словно в напоминание об этих событиях, нога отозвалась болью.

«ПРИБЫВАЕМ ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ! ДВЕРИ ОТКРОЮТСЯ СПРАВА ОТ ГОЛОВНОГО ВАГОНА» — раздался голос машиниста.

Аластор вздохнул полной грудью. Все эти люди в коридоре. О чём они могли думать? Сколькие из них были вооружены? Единицы, да и то во всём поезде. Оружие в Сцилле достать невозможно, ему даже пуль не удалось найти.

Аластор влез в сумку. Кроме воды и скромных запасов еды, которые уже иссякли, в ней лежал лишь один предмет.

— Возьми, — он протянул соседу второй пистолет «агоназ», тот, которым он застрелил Мантикора. Оружие самого Мантикора покоилось в кобуре на поясе, прикрытое плащом.

Мужчина медленно протянул руку, неуверенно сжал рукоятку, после чего проверил запас патронов. Аластор не ошибся в нём, оружием пользоваться тот умел, во всяком случае точно держал раньше в руках.

— Нам нужно будет прикрыть их тоже, — Аластор кивнул на коридор, говорил тихо. — Не только твою семью.

Мужчина кивнул.

— Пусть они идут с остальными, где-то в толпе, в середине будет безопаснее. Ты идёшь первым, я последним. Никто не знает, что будет, когда поезд остановится, но действовать придётся быстро. Ты готов? — Он кивнул. — Тогда иди в тамбур. Позаботься о них, — Аластор кивнул на женщину, — а я займусь этими, — затем на остальных пассажиров.

Он решительно поднялся с места. Поезд всё сбавлял ход, но ещё не остановился. Аластор встал в дверном проёме и, вынув из кобуры пистолет, поднял его над головами людей. Все взгляды устремились на него.

— У кого-то в вагоне ещё есть оружие? Огнестрельное? — спросил он, чтобы его слышали остальные. Тишина отозвалась безнадёжным ответом.

Овцы, — обречённо подумал он, закрепив трость на поясе, почти как меч в ножнах.

— Тогда вы идёте за ним, — он обернулся к мужчине, чьего имени не знал, — он держит оборону спереди и слева, я сзади и справа. Женщины, старики, дети… — он заметил в толпе человек десять входящих в перечень. — Идут в центре. Остальные по краям. Всем всё ясно?

Толпа не стала возражать, что уже было победой. Овцы, — опять подумал он.

Главное, чтобы люди из других вагонов не сбили их. Если начнётся стрельба, если поднимется паника и все бросятся в разные стороны и начнут топтать без разбора друг друга, как это было при посадке на поезд…

Они закопошились, занимая свои позиции, о чём-то переговаривались, но Аластор не слушал их.

— Если замечаешь Сопротивление, быстро ведёшь их к ним, — сказал Аластор своему новому напарнику, когда они уже стояли в тамбуре возле дверей. — Я прикрою вас.

Тот молча кивнул, затем оглянулся назад на группу людей, выглядывая свою семью.

— Не оглядываясь, — сказал Аластор сурово. — Ты смотришь только вперёд и только налево. Ты идёшь вперёд и не смотришь назад. Ошибка может стоить жизни.

— Я понял, — кивнул он.

Нервничает. Может подвести.

— Всё с ними будет хорошо, если ты действуешь, как я сказал.

Он опять кивнул, кажется, было слишком страшно говорить.

Сразу несколько звуков огласили секунду напряжённой тишины. Звуки стрельбы снаружи, возгласы толпы, скрежет раскрывающихся дверей, затем в тамбур ворвался порыв ледяного ветра. Аластор выпрыгнул наружу, не раздумывая. Глубокий снег, боль в ноге, белое ничто со всех сторон, совершенная белизна. Машинист сообщал что-то по громкой связи, но за шумом его уже стало не слышно. Звуки стрельбы где-то в восхитительном белом пейзаже. Крики, возгласы, шум, бесконечный шум. Он заметил, как его группа людей побежала куда-то в сторону от стрельбы, на миг оглянулся, заметил вдали людей и собак. Собачьи упряжки, хватит ли, чтобы увести всех? Взрывы, бессчётные взрывы, затем солдаты в янтарной форме где-то за белой стеной. Далеко, но не для Цербера. Он знает, как убивать, он умеет это. Сладкий вкус смерти на губах. Гуща событий, как в «Чертовом колесе», только он силён, он знает, как вести себя. Совсем не похоже на то, чем он занимался последние годы, не пустота, не отчаяние, это гул, это шум, это война, это перестрелка. Зверь сорвался с цепи, ничто больше не остановит его. Он палит как безумный, он перебегает со своей позиции так, чтобы не задеть других пассажиров, мечущихся в панике из одного угла в другой, падающих, красящих белый снег своей кровью, их жизни рушатся под пулями, они остаются лежать здесь, в бесконечном снежном краю.

Полицейские становятся ближе. Янтарные формы хорошо заметны на снегу. Члены Сопротивления, не так много, но их количество возрастает, одеты в светло-серое, сливаются со снегом, Цербер старается не попадать по ним. Несколько янтарных форм присоединяются к мирным, ложатся в сугроб. Сугроб — гроб для военных. Он продолжает стрелять, пока не заканчиваются пули. Ныряет в брешь между вагонами, перезаряжает пистолет. Спасибо Мантикору. Пуль много. Опять выходит на поле бойни. Если я умру, ничего не изменится. Это не страшно. Да, я обещал найти девочек и избавить их от мучений. Она взяла с меня слово. Но если я погибну здесь, на выходе из поезда, значит и они погибли. Всё просто. Всё всегда было просто. Аластор уже всё решил для себя, жить ему осталось недолго, он смирился со своей гибелью уже два года назад. Он уже успел внести свой вклад, он успел отправить на тот свет стольких, кто нуждался в этом. Ему осталось разобраться с дочерями Алкионы, и потом он, наконец, застрелит себя. Поэтому Аластор был уверен, что он не умрёт прямо сейчас. Слишком глупо и нелепо. Он может встать прямо напротив дула, и снаряд всё равно пройдёт мимо. Поэтому он сражался так отчаянно, поэтому лез на рожон, подставлялся под удары, поэтому он перешёл в близкую атаку, когда пули закончились опять, а времени перезаряжаться не было. Цербер выдернул клинок из трости и убил ещё четырёх военных, одного — ровным порезом по горлу, второго сначала по ногам, когда тот упал — остриём в голову, третьего с нижней позиции, всадив сталь под челюсть, прямо как сам хотел застрелить себя. Четвёртый только выстрелил, Цербер увернулся, почуял пулю, пронёсшуюся рядом с плечом, вонзил лезвие в сердце. Все остались лежать, новых не было, он убрал стилет, перезарядил револьвер, уже хотел продолжить, найти себе ещё врагов. Сердце бешено колотилось, зверь упивался кровью, он был на своём месте, он не хотел уходить, но тут его насильно остановили.