Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

— Ну, а что же Мишатка-то? — интересовались молодые дружинники.

— Чего ему будет? Плюнул он, да нашел жену себе новую, не чернявую — златокосую, не сварливую — терпеливую, не хазаринку сыскал себе — нашу, русскую. Если Потык и лишился через такой оборот памяти, то не всем же в таврели игрывать! — заключил Микитович грустно.

Наблюдая за персидской забавой, недоумевал разве один княжий волхв. При дворе его оставили лишь за то, что хорошо зубную боль лечил. Так старик говорил, что забава сия совсем не заморская, что издревле игрывали в таврели на Руси, а шатрангу и слыхом не слыхивали, но так и не сумел доказать своих слов. А поверил ему разве мурманский ярл, но при этом убеждал собеседников — таврели занесли на Русь варяги, и сами эти варяги ихнего роду, и пошла игра сия не иначе как от великого Одина и его асов. Родич ярла даже вспомнил пару строк из древних северных сказаний, но мурманов тоже высмеяли, а сами песни их объявили новейшим сочинительством.

Нет худа без добра! Дряхлый волхв, коему смех людской по глухоте слышен не был, завел в свою келью мурманских витязей и долго расспрашивал их про то, да про се, щедро угощая стоялыми медами. Отрок, что служил при волхве писцом, спешил занести истории на буковые доски. Покачиваясь, ярл вещал нараспев словами великой Эдды:

«Селились Асына Идавёлль-поле,дома и храмывысоко рубили,ремесла спознали,горны раздули,снасти ковали,казну и утварь,играли в таврели,весело жили,злата имеливсегда в достатке».

— Только из злата были таврели!? — восхитился молодой писец.

Эдакое внимание со стороны некогда могущественного жреца и мурманам пришлось по душе. Вскоре они свели волхва со своим земляком, что знал немало таких распевок наизусть. И закралась дерзкая мысль в мудрую голову, что не есть ли Сварга Небесная этот самый их хваленый Асгард, и не та ли это Валльхала, кою он Ирием зовет. Но о прозрении волхв промолчал, решив обмозговать все на досуге.

А повел искусник скальдскапа[45] речь о знаниях древних, о великой стуже, да о битве небожителей, и о том, как сгинут бессмертные боги, но воплотятся вновь в своих потомках. И золоченые таврели, как лучшее из погибшего, прошлого мира, сохранят асы да ваны в мире грядущем, народившемся заново.

Только Красну Солнышку те песни без надобности. Нет утешения в чудесных сказках, когда плоть иного просит. Вот и в эту ночь Дрема ленился, и сон к князю никак не приходил, да настроение у Владимира выдалось под стать игре. Рахта разошелся не на шутку и грозил обрушить мощь черных фигур на непрочные ряды воинства светлейшего.

В массивную дубовую дверь опочивальни осторожно постучали.

Рахта схватился за меч. Вздрогнули клевавшие носом по углам горницы воины, разом превратившись в верных псов, готовых положить за господина жизнь.

— Кого там Чернобог принес? — бросил Владимир, обдумывая ход.

— Добрые вести, племянник! — отозвался Краснобай, просовывая голову в дверной проем.

— Настолько добрые, что ты, дядя, сам поспешил о них сообщить? — удивился князь, двинув таврель.

— Добрые, но секретные, — подтвердил вельможа, показавшись в дверях целиком.

Он выпятил грудь, огладил пышную черную бороду, едва тронутую сединой, исподлобья глянул на стражников. Подхватив бердыши, те охотно оставили свои места и потопали вон.

— Завтра доиграем, Рахта! Ступай! — молвил Владимир, протягивая богатырю белу руку для лобзания.

Дождавшись, когда удачливый дружинник притворит за собой дверь, Малхович приблизился к постели, где на пуховых подушках развалился племянник, и поклонившись, продолжил:

— Человек мой с Радогоща речет, дикие вятичи давеча все перессорились, едва победили Ильдея. Наш старый знакомый, этот словен из Ладоги, убил на поединке Буревидова наследника. Голова-то вятичей вне себя и готов на все, лишь бы отомстить.

— Удобный повод, чтобы поправить наши дела на востоке, но личного желания Буревида маловато. Ни единого воина не двину отродясь на болота, ни один воин Киявии больше не прольет в эту грязь своей драгоценной крови — пусть, наконец, Ильдей покажет, на что он горазд.

— Все складывается — хвала небесам! Чужеземный волхв, разметавший печенежские отряды под стенами Домагоща, ныне покинул вятичей. А недели три спустя новый жупан удалил от себя и дочь Владуха.

— Продолжай, — Владимир жадно схватил рассказчика за руку.

— Дружины Бермяты стерегут пути, так что вскоре тебе доставят и Ольгу, и насмешника с чудесным котом.

— Добре! Утешил ты меня, дядюшка! Проси, чего пожелаешь — все исполню, что в моих силах. А силы есть немалые.

— Просьба моя пустяшная и никаких трудов не потребует, — отвечал Краснобай, — Прикажи, племянник, тотчас, как схватят волхва того молодого — предать его смерти лютой. То же прикажи сделать и с провожатыми Ольги, если таковые найдутся.

— Гм! Чую, просишь, ты больше, чем говоришь. Ну, да я от слов своих не отступлю! Только кота мне привези — вельми речами красив. Да, и с пленницы пусть глаз не спускают — волос с ее головы упадет — ты, дядя, в ответе будешь. Не посмотрю, что родичи. Так-то оно лучше!

— Было бы неплохо, кабы волхвы твои архангелу Илие, да Перуну своему, хвалы пропели. Завтра праздник.

— То по нашим старым обычаям… А вообще, я так кумекаю — на Вышнего надейся, но сам не плошай! — отвечал Владимир, но потом добавил, примирительно, — Все сделают, был бы толк! Они, почитай, осьмой день готовятся.

— Сделают ли? После того, что я им учинил в Новом городе — у волхвов зуб вырос. Половину в Волхов загнал, других каликами по свету пустил, — засомневался Малхович.

— Вот ты и заверь стариков, что дожить им век будет спокойнее, коль сговорчивыми станут. Ступайте, дядя, мне недосуг о том на сон грядущий раздумывать. И так все ночи тревожные, душные — как вспомнишь чего нехорошее — так и гложет меня изнутри. Я бы к травникам подался — так вы ж их с бермятой всех распугали, один лишь остался. Но он глух, точно тетерев, особенно по ночам…

Как прозорливо заметил князь, его дядя и впрямь знал куда больше, не так прост был Краснобай, каким казался племяннику — может, в чародействе тоже что-то соображал, может, служили ему лучше, чем Владимиру. А проведал он, к своему ужасу, что едет ныне дорогами русскими древний витязь Свенельд. И у старца сего еще хватит сил посчитаться и за сына, и за воспитанника, и за друзей погибших. Буревид, съедаемый ненавистью, сам объявился в стане Бермяты и поведал воеводе всю свою историю с глаза на глаз. А врать ему не к чему — на все пойдет, лишь бы стереть Домагощ с лика земного. Ну, с этим Киев решил не спешить, а вот богатыря Свенельда словить не мешало бы. Бермята, крепко повязанный с Краснобаем прежними злодействами, не замедлил прислать гонца с берестой. Сам гонец, понятно, черты да резы не разумел. Кем бы он был ныне-то, Бермята, кабы не покровительство Малховича? Но даже сам Владимир не подозревал, куда там воевода, какие тайны скрывает черная душа стрыя княжьего.