Баркер Клайв - Пятый доминион

Целый хор криков у него за спиной дал ему знать, что преследователи также изменили направление, но вид Пай-о-па вселил в Милягу новую надежду. Однако его скоростные возможности были исчерпаны. Вместо того, чтобы замедлить ход и подобрать Милягу, Пай-о-па проехал мимо и направился навстречу преследователям. Увидев устремившийся на них автомобиль, предводители погони разбежались в разные стороны, но не они, а человек в паланкине, которого Миляга до сих пор не замечал, был настоящей целью Пая. Хаммеръок, удобно устроившийся для того, чтобы получше разглядеть казнь, теперь в свою очередь стал жертвой. Он завопил носильщикам, чтобы они отступали, но в панике им не удалось согласовать направление этого отступления. Двое ринулись налево, двое - направо. Одна из ручек треснула, Хаммеръок был выброшен из паланкина, тело его с силой ударилось о землю, и осталось лежать без движения. Паланкин был брошен, носильщики разбежались, дав Паю возможность спокойно развернуться и отправиться обратно к Миляге. После того как их лидер был повержен, рассеянные преследователи, которых, скорее всего, силой вынудили служить Верховной Жрице, совсем утратили решимость. Они явно не чувствовали достаточного вдохновения, чтобы рискнуть навлечь на себя судьбу Хаммеръока, и держались на приличном отдалении, пока Пай подбирал запыхавшегося пассажира.

- А я думал, может быть, ты вернулся к Тику Ро, - сказал Миляга, оказавшись в автомобиле.

- Он не пустил бы меня к себе, - ответил Пай. - Ведь я замешан в связях с убийцей.

- Ты о ком?

- О тебе, друг мой, о тебе. Теперь мы с тобой оба убийцы.

- Наверное, ты прав.

- И, как мне кажется, вряд ли мы можем рассчитывать на гостеприимство в этих местах.

- Где ты раздобыл автомобиль?

- Несколько машин запаркованы на стоянке на окраине города. Очень скоро они усядутся в них и отправятся за нами в погоню.

- Стало быть, чем раньше мы попадем в город, тем лучше для нас.

- Не уверен, что мы надолго обретем там безопасность, - возразил мистиф.

Он развернул машину так, что ее вздернутый нос стал смотреть прямо на дорогу. Перед ними был выбор. Налево - к воротам Паташоки. Направо - по дороге, которая шла мимо Холма Липпер Байак и уходила к горизонту, туда, где глаз едва мог различить вздымающийся горный хребет.

- Тебе решать, - сказал Пай.

Миляга с тоской посмотрел на город, искушающий его своими шпилями. Но он знал, что в совете Пая заключена глубокая мудрость.

- Мы ведь вернемся когда-нибудь сюда, правда? - сказал он.

- Разумеется, если ты этого хочешь.

- Тогда поехали другим путем.

Мистиф выехал на дорогу, направив автомобиль в сторону, противоположную той, куда шел основной поток. Оставив город у себя за спиной, они быстро набрали скорость.

- Прощай, Паташока, - сказал Миляга, когда стены города растаяли вдали.

- Невелика потеря, - заметил Пай.

- Но мне так хотелось посмотреть Мерроу Ти-Ти, - сказал Миляга.

- Это невозможно, - ответил Пай.

- Почему?

- Потому что это была всего-навсего моя выдумка, - сказал Пай. - Как и все то, что я люблю, включая и самого себя! Всего-навсего выдумка!

Глава 19

1

Хотя Юдит и дала себе торжественную клятву, в трезвом уме и твердой памяти, последовать за Милягой в то место, куда он отправился у нее на глазах, реализацию ее планов преследования пришлось отложить из-за обращенных к ней просьб о помощи и участии, из которых самая настойчивая исходила от Клема. Он нуждался в ее совете, утешении и в ее организационных талантах в те унылые, дождливые дни, которые последовали за Новым Годом, и, несмотря на всю неотложность ее собственных дел, она едва ли могла повернуться к нему спиной. Похороны Тэйлора состоялись девятого января. Была и церковная служба, для организации которой Клем приложил массу сил. Это был печальный триумф: для друзей и родственников Тэйлора настало время смешаться друг с другом и выразить свою привязанность к усопшему. Юдит встретила людей, которых она не видела годами, и едва ли не все они сочли своим долгом пройтись по поводу одного очевидного отсутствующего - Миляги. Она говорила всем то же самое, что она сказала и Клему. Что Миляга сейчас переживает тяжелые времена, и последнее, что она слышала о нем, - это то, что он собирался уехать на праздники. Но от Клема, конечно, нельзя было отделаться такими туманными оправданиями. Миляга уехал, зная о том, что Тэйлор умер, и Клем рассматривал его отъезд как проявление трусости. Юдит не пыталась вставить словечко в защиту странника. Она просто старалась как можно реже упоминать о Миляге в присутствии Клема.

Но тема эта все равно всплывала тем или иным образом. Разбирая вещи Тэйлора после похорон, Клем наткнулся на три акварели, нарисованные Милягой в стиле Сэмюела Палмера, но подписанные его собственным именем с посвящением Тэйлору. Эти изображения идеализированных пейзажей не могли не вернуть Клема к мыслям о неразделенной любви Тэйлора к без вести пропавшему Миляге, а Юдит - к мыслям о том, куда он пропал. Клем, возможно, из мстительных соображений, присоединил акварели к небольшой группе предметов, которые он намеревался уничтожить, но Юдит убедила его не делать этого. Одну он оставил себе в память о Тэйлоре, вторую подарил Клейну, а третью - Юдит.

Ее долг по отношению к Клему отнимал у нее не только время, но и решимость. Поэтому когда в середине месяца он неожиданно объявил, что собирается завтра отправиться в Тенерифе, чтобы там за две недельки поджарить на солнце все свои несчастья, она обрадовалась своему освобождению от ежедневных обязанностей друга и утешителя, но не смогла снова зажечь тот честолюбивый костер, который пылал в ее сердце в первый час этого месяца. Однако неожиданным напоминанием ей послужила собака. Стоило ей бросить взгляд на какую-то паршивую псину, и она вспомнила - так, как если бы это произошло всего лишь час назад, - как она стояла в дверях милягиной квартиры и удивленно созерцала растворяющуюся перед ней пару. А вслед за этим воспоминанием пришли и мысли о тех новостях, которые она несла Миляге в ту ночь, - о фантастическом путешествии, вызванном камнем, который в настоящее время был тщательно завернут и спрятан от греха подальше в ее платяном шкафу. Она не слишком любила собак, но в ту ночь она подобрала дворняжку и отнесла ее к себе домой, зная, что иначе ее ждет гибель. Пес быстро освоился и каждый раз, когда она возвращалась домой от Клема, принимался неистово вилять хвостом, а рано утром прокрадывался к ней в спальню и устраивал себе логово в куче грязной одежды. Пса она назвала Лысым, из-за того что шерсти на нем почти не было, и хотя она и не питала к нему такой безумной любви, которую он питал к ней, тем не менее его общество было ей приятно. Не раз она ловила себя на том, что ведет с ним долгие разговоры, во время которых он облизывал свои лапы или яйца. Монологи эти служили ей для того, чтобы вновь сосредоточить свои мысли на случившемся, не опасаясь при этом за свой рассудок. Через три дня после отъезда Клема в теплые края, обсуждая с Лысым, как ей лучше всего поступить дальше, она упомянула имя Эстабрука.