Рихтер - Хроники Торинода: вор, принц и воин

От этой злости и от ощущения полной своей ненужности, Элиа наконец разревелся тихонечко в темном углу. В шатре все равно никого больше не было, и поэтому получилось наплакаться всласть.

И только успокоившись, он понял, почему злился.

Его бесило не то, что Ольг отстранил его ото всех дел. Его бесило то, что он боялся, и то, что Ольг эту его боязнь разгадал.

– Элиа, проснись!

Кларенс, склонившийся над ним, был в полном снаряжении – доспехи, железный обруч на голове, закрывающий лоб от случайных ран. За спиной – арбалет и два колчана коротких толстых стрел. Но на поясе, как всегда, мешочек с лекарствами.

– Что? Я, что, уснул?

– Еще как. Кажется, начинается.

Элиа потер глаза кулаком, накинул на себя плащ и схватил тонкий, детский еще совсем меч, купленный когда-то в славном торговом городе Келоне. Кларенс посмотрел на него странным взглядом.

– Ну, давай, принц. И прости, если что было не так.

– Ты чего?

Кларенс кивнул кудлатой головой, скривил губы в усмешке.

– Мало ли…

Вместе они вышли из шатра, и Элиа увидел, как над деревьями поднимается, слепя глаза, огромное блестящее солнце.

Кларенс ушел быстрыми шагами куда-то вглубь леса, туда же, где были все, а Элиа остался, закусив губу, чтобы только не завыть от ощущения страшного одиночества и вины.

– Берегись!

Отчаянный крик, свист стрелы где-то над ухом, и Ольг, едва успевший уклониться от лучника, шепотом (горло уже успело пересохнуть) благодарит незнакомого воина в рубашке, левый рукав которой уже был бурым от крови.

– Спасибом не отделаешься, – хохочет воин, попутно отмахиваясь от одного из солдат короля легким, почти не уловимым движением руки. Ольг смеется тоже и ловит себя на мысли, что это так странно – смеяться во время боя.

Лучники смогли вывести из строя лишь первые ряды нападавших. Сотни человек.

А надо бы – тысячи.

Не было это жестокостью, просто Ольг понимал, что когда силы противника превышают твои впятеро, ты почти обречен. А значит – либо ты, либо тебя.

Захват, замах, резкое движение, и попавший тебе под горячую руку голубоглазый парень с деревенским лицом падает на землю. И ты уже не знаешь, встанет ли он когда-нибудь или так и обречен умереть здесь, в старом лесу, от твоих рук.

Где-то слева раздался боевой клич Колина: старый оружейник и сам неплохо владел мечом. Его окружали сразу несколько, но, видно, Колин наслаждался боем, убирая противников одного за другим.

Ивэну стрела задела плечо. К нему подбежал Кларенс, быстро остановил кровь и умчался куда-то дальше. Вряд ли он делал сейчас различие между "своими" и "чужими". Для него это было неважно.

Снова взмах, уход от удара скользящим змеиным движением, разворот и… кто-то – Ольг не стал рассматривать лица – остался лежать лицом вниз на зеленой траве.

Вскрик – Ольг оборачивается на него и видит как оседает на землю, зажимая ладонью рану на животе, тот воин, который спас его от стрелы. Резкий поворот, свист меча, удар – ранивший его солдат падает с отрубленной рукой.

– Кларенс, чтоб тебя, сюда!

Но лекаря нет, раненых много, и он мечется от одного к другому и не слышит отчаянного, режущего воздух крика, и веселый воин, что шутил даже во время сражения, кашляет, захлебываясь кровью…

– Кларенс, твою мать!

Келонец появляется из ниоткуда, измазанный в крови и грязи, видит лежащего на земле человека и подскакивает к нему.

Поздно.

Ольг понимает, что их становится все меньше и меньше, а солдат короля все еще в несколько раз больше, чем их, и битва заранее проиграна, просто потому, что не могло быть иначе. И надо бы уходить, чтобы спасти хотя бы тех, кто остался, но воинская честь не позволяет и этого, и единственное, что еще можно сделать – унести с собой жизни как можно больших противников, и постараться добраться до Лэриона, чтобы лишить армию головы.

– Проигрываем, тан, – крикнул ему Колин, – Уводи своих, и Элиа уводи! Давай, быстро!

…- Нас теснят. Мы проигрываем. Я шел к тебе, сын. Ты должен собрать самые необходимые вещи и уйти из замка, пока не поздно.

– Я – воин. Я не побегу от опасности. Ты это знаешь…

Неужели все повторяется? Неужели?

Не хочу, не хочу, не хочу.

Отец, помоги!

Словно кто-то услышал его мольбу – сзади кричал такой знакомый, такой родной голос, звонкий мальчишеский голос Элиа:

– Держитесь, мы поможем!

Бежал впереди Элиа, а за ними целое войско людей, среди которых Ольг увидел и жителей деревни со странным названием Клыки, и обитателей замка, бывшим хозяином которого был тан Радион, и еще многих, многих…

Элиа поравнялся с ним, немного задержался:

– Ты как?

– Откуда? Элиа…

– Да так, военная хитрость. Ты когда меня позавчера отогнал, я сразу же поскакал в ближайшую деревеньку, поднимать народ. А они дальше. Так и собрались,в общем-то.

– А сколько? – немного опешив от деловитого тона Элиа, спросил Ольг.

– Тысяч десять, по-моему. Я что их тебе, считать должен?

В карих глазах промелькнула усмешка. Но добрая такая, не злая. Элиа выглядел возбужденным от приближающейся битвы, отдохнувшим и бесстрашным.

– Я за Лэрионом, – объявил Элиа негромко, так, что среди криков Ольг едва расслышал его голос, – Короли не участвуют в битвах, верно?

Все должно быть, так как должно было быть.

Странная фраза. Она отчего-то засела в подсознании, как иногда заседает привязчивая мелодия. Элиа бежал вперед, уворачиваясь от ударов с какой-то немыслимой ловкостью, твердо зная, что там, впереди, его ждут.

С нетерпением.

Он не был великим воином. Не был воином вообще. Он не умел и не любил сражаться.

Но сейчас это не имело значения. Ни на йоту.

Сначала в глаза бросился огромный, ослепительной белизны конь с длинной, украшенной золотой нитью, гривой, и Элиа вдруг вспомнил Дона.

А потом он увидел и всадника.

Так должно быть выглядел бы его отец, останься он здесь, в Ториноде, королем: похожее твердое лицо, острые скулы, темные прямые волосы. Богато украшенные доспехи. Обруч из золота на голове, не корона, простой воинский обруч – да вот только украшен он был драгоценными камнями.

Человек выглядел абсолютно спокойным, и Элиа внезапно понял, что отличало его отца от Лэриона: Эван никогда бы не смог смотреть спокойно на то, как погибают его люди. В его глазах вместо этого абсолютного, ледяного спокойствия, жили и строгость и доброта, и тепло.