Виктор Ночкин - Эромахия. Демоны Игмора

Ридрих на ходу расчехлил инструмент и стал напевать, подыгрывая себе на лютне. Ласса, приплясывая, вилась вокруг, то приседала и разбрасывала руки, то запрокидывала голову и так изгибалась в талии, что черные волосы едва не касались земли. Чудесным образом локоны, скрывающие лицо, не рассыпались.

Девушка ни на миг не оставалась на месте, непрерывно двигалась, так что ее невозможно было толком разглядеть. Когда оборачивалась, длинная юбка приподнималась, открывая босые ноги, из-под которых разлеталась веером дорожная пыль. Певец остановился, как обычно, у проезда к торговым рядам.

Я когда-то был солдатомИ ходил, как князь, в шелках.Как епископ был богатым,Напивался, как монах!

Тут же столпились люди, стали хлопать в такт. Ласса со шляпой, приплясывая, обходила зрителей по кругу. Когда кто-нибудь швырял медяк, девушка резко выдыхала, черные пряди, скрывающие лицо, взлетали, показывая на миг улыбку — ослепительно белые ровные зубы между влажными губами. Все больше людей собиралось в круг. Покидавшие рынок трибурцы подходили поглядеть, для чего сбежалась толпа, и присоединялись к зрителям. Вдруг над головами пронесся крик: «Барон едет! Барон едет!» Площадь вмиг опустела, остались мужчины да старухи.

Застучали копыта, на площадь въехал барон, за ним — хмурые солдаты. Латники в полном снаряжении, в кольчугах и шлемах, на пиках трепещут значки. Барон — один из всех — не надел латы, на нем была легкая куртка, под расстегнутой рубахой поблескивала цепочка старинного медальона. Игмор не выглядел ни злобным, ни сердитым. Впрочем, он теперь всегда таков. Убивает своей рукой или отдает приказ палачам — господин Отфрид не кажется разгневанным. Барон направил коня в круг, люди посторонились, а бродяга продолжал наигрывать на лютне веселый мотивчик.

А потом я стал бандитом,И опять я при деньгах.Как епископ стал сердитым,Стал ругаться, как монах!

Ласса закружилась на месте, привстав на носки, темно-красная юбка на миг поднялась широким кругом, открывая стройные ноги. Пыль, поднятая взмахом подола, завилась мутными клубами.

Барон, уронив поводья на луку седла, дважды свел ладони в замшевых перчатках и полез в карман, подзывая девушку. Та подбежала, протягивая шляпу. Игмор, перегнувшись в седле, склонился над ней, опустил в шляпу серебряную монету и кончиками пальцев отвел черные кудри. Лицо танцовщицы — как у статуи древней богини, неправдоподобно правильное, разве только глаза чуть узковаты. Ласса улыбнулась и провела розовым кончиком языка по губам, не переставая перебирать ногами на месте. Она танцует, она всегда танцует.

Отфрид остался удовлетворен осмотром. Когда он выпрямился, волосы снова закрыли лицо приплясывающей девушки. Барон не поглядел на Ридриха, он наблюдал за танцем Лассы. Так происходило со всеми и всегда — когда Ласса танцевала, никто не замечал певца.

— Эй, музыкант, — бросил барон, любуясь пляской, — приходи завтра под вечер в Игмор. Если мне понравятся твои песни, награжу по-королевски.

Ридрих кивнул, не прерывая песни:

А теперь я стал епископ,Как солдат я стал сердит,Девок стал, как князь, я тискатьИ ругаюсь, как бандит!

На ночь остановились на постоялом дворе. Обычное заведение, похожее как две капли воды на прочие, выстроенные на тракте от Фэ-Давиано до Южного моря. И трактирщики в них похожи будто братья. Здешний хозяин, толстый и краснощекий, неотличимый от любого другого владельца подобного заведения, уже знал, что новые постояльцы приглашены в Игмор, и глядел странно. То ли жалел бедолаг, то ли радовался, что завтра барон точно останется в замке — раз уж музыкантов на вечер зазвал — и, стало быть, не появится в Трибуре. Ридрих попросил принять на хранение заплечные мешки, в замок он собирался отправиться налегке. Владелец постоялого двора изобразил задумчивость — мол, если вдруг пропадет что… а ему отвечать… Тогда бродяга предложил ждать их неделю, а если не объявятся — забрать скудное имущество себе.

Глазки толстяка забегали — lucri bonus est odor,[89] — он уже прикидывал, как по истечении уговоренного срока вступит в права наследства, и оглядывал зал — не слышал ли кто из сидящих за столами постояльцев?

Ридрих не без злорадства заявил:

— Там ничего ценного — так, тряпье. Но если тебе не хочется связываться…

— Ладно, ладно, — поспешно перебил хозяин, — чего же не помочь? Хорошим-то людям чего не помочь? А не хотите вечером у меня попеть, поплясать? И вам прибыток, и постояльцам радость.

Ридрих задумался — в общем-то, предложение было хорошее, немного заработать странствующим артистам никогда не повредит… Но понадобятся ли эти деньги? Завтра им петь в замке… и там… Лютнист тряхнул головой, отгоняя зряшную мысль, и отказался:

— Завтра к вечеру нужно уже в Игмор добраться. Сегодня хотим отдохнуть.

— Ну, как желаете, как желаете… А если все же… так я… столы сдвинем, местечко отыщем попросторней, а? Народ-то под вечер пьет, деньгу тратит, так и вам бы…

Ридрих, не дослушав посулов толстяка, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, к спальням. Ласса танцующей походкой — следом. Собравшиеся в зале проводили ее взглядами, над столами прокатился шепоток, кто-то тихонько присвистнул. Артисты прошли, не оборачиваясь: поведение постояльцев было им привычно, на плясунью так глядели все и всегда. Это не было подлинным вожделением — тщедушная девчонка не могла возбудить страсть в грубых мужчинах, Ласса не вписывалась в их представление о женской красоте, простолюдины не столь романтичны, они предпочитают дам покрупнее. Вместе с тем в движениях маленькой плясуньи было нечто этакое, нечто, способное раздуть романтический огонек в заскорузлых сердцах торговцев и пахарей, даже монахов — всех собравшихся в зале постоялого двора. Глядя на Лассу, мужчины мечтали — мечтали не об этой девушке, а просто мечтали. Грезили. На несколько мгновений им открывалось нечто несуществующее, эфемерное, запредельное… Нездешнее. Минутой позже они забудут танец Лассы и вернутся к пиву, станут обсуждать своих и чужих жен, подсчитывать барыши да убытки, но никогда им не забыть, что в простой, привычной, знакомой жизни была эта минута, когда они любовались танцующей походкой девушки, скрывающей лицо. Будет ли завтра мечтать Игмор? Способен ли он мечтать?

Заскрипели ступени. Почему-то во всех постоялых дворах спальни на втором этаже, а ступени лестниц скрипят совершенно одинаково…