Анна Мистунина - Искупление

— Если ваше высочество обедать… ммм… завтракать желает… — начал Зарамик, но тут у входа послышались шаги и голос:

— Зарамик! Он проснулся?

— Входи, Атуан! — крикнул Кар.

Вошедший поклонился, пряча усмешку. Он был опрятен и подтянут до тошноты. Ярко-алая сутана казалась новой и отглаженной, что попросту невозможно через месяц с лишним походной жизни, разве что если возить с собой запас из нескольких десятков новеньких сутан. Сапоги сверкали, как будто пыль и конский навоз не имели к ним совершенно никакого отношения. Ухоженные пальцы рук блестели золотыми перстнями, весьма вызывающе, если помнить о положенной всякому жрецу скромности; на запястьях красовались браслеты.

— Садись куда-нибудь, — сказал Кар. — Что император?

— Примерно в таком же виде, — ответил Атуан, опускаясь на предложенный Зарамиком складной табурет и небрежно закидывая ногу на ногу. — Что на вас вчера нашло?

— О… политику обсуждали, знаешь. Роль храма в жизни Империи, генеалогию, историю, матримониальные планы некоторых высокопоставленных особ…

— Жрецов ругали, другими словами, — улыбнулся жрец. — Тогда понимаю. Что ж, если вы, ваше высочество, не возражаете, император желает, чтобы вы отправились на разведку с тем, что установить, когда точно нам ждать наших… гостей. А поскольку в нынешнем состоянии вы рискуете свалиться с грифона, мне приказано лететь с вами. На всякий случай.

«Ветер! — позвал Кар. — Ты далеко? Нас ждет прогулка».

«Лечу».

— Грифон скоро будет, — сказал Кар вслух. — Зарамик, дай мне чего-нибудь поесть. И переодеться для полета. Кстати, почему ты не снял с меня сапоги?

— Я хотел. Но ваше высочество велели мне отправляться… туда же, куда и жрецам.

— Ясно, — буркнул Кар, а жрец Атуан широко ухмыльнулся.

Ветер ждал поодаль от палаток на южном склоне холма. Привязанные поблизости кони громким ржанием выражали свое недовольство. Грифон не обращал на них внимания. Он сидел, широко расставив передние лапы и склонившись к кому-то, уткнувшемуся головой ему в грудь. Лишь один человек на свете, кроме самого Кара, мог себе такое позволить. Атуан деликатно отстал. Кар подошел, остановился рядом.

— Тагрия.

Она обернулась с явной неохотой. Кар боялся увидеть слезы, но глаза ее были сухими. И несчастными.

— Малышка… Я плохо с тобой обошелся вчера. Прости.

Тагрия молча кивнула.

— Понимаешь, никак не думал тебя здесь увидеть. Глупо вышло. Не сердись.

— Я и не сержусь. Я всякого насмотрелась.

Разумеется, насмотрелась — с отцом-пьяницей. Кара замутило от стыда. «Может, и к лучшему, — пришла безжалостная мысль. — Поймет, что я не тот, о ком ей следует мечтать…»

— Мир? — улыбнулся Кар.

Она снова кивнула. Кар взял ее руку, намереваясь вежливо поцеловать и тем закончить разговор, но Тагрия вздрогнула, как ужаленная, и каким-то непостижимым образом очутилась в его объятиях.

— Малышка, — Кар взял ее за плечи и отодвинул, молясь, чтобы это не вышло грубо. — Послушай. Сейчас нам с Ветром нужно лететь, но позже мы поговорим с тобой обо всем. Обещаю. Хорошо?

«Надеюсь, к тому времени я придумаю, что тебе сказать!»

Она кивала до того послушно, что Кар не выдержал и уже сам обнял ее.

— Ох, Тагрия…

— Я тебе мешаю, — прошептала она.

— Нет, милая. Не мешаешь. Но сейчас я и впрямь должен лететь.

Она высвободилась и пошла, сперва понурившись, но ближе к палаткам расправила плечи и гордо подняла голову — баронесса, не какая-нибудь крестьянка. Кар вздохнул, провожая ее взглядом.

«Зачем ты ее обижаешь?»

— Не надо, Ветер. И без того тошно.

Грифон сердито отвернулся. За плечом неслышно остановился Атуан.

— Летим, принц?

«Не сердись, — попросил Кар. — Я не хочу ее обижать, Ветер, ты это знаешь. Я умер бы за нее, если бы было можно. Но не могу дать ей то, чего она хочет».

«Люди странные. Глупые».

«Да. Мы летим?»

«Садитесь».

Холодный ветер высот проветрил голову и привел в порядок сумбурные после вчерашнего мысли. Кар запрокидывал лицо, раскрывал рот и глотал облачную свежесть, как чистую воду, как бодрящий чай Долины. Атуан крепко держался за его плечи. Поросшие редколесьем холмы стали положе, потом уступили место болотистой коричнево-зеленой низине. Темные заросли ольхи расчерчивали ее, подобно рисунку на карте. В синих пятнах озерков поблескивало солнце. Над камышами взлетали утки, клочками суматохи проносились над водой и снова пропадали в зарослях. Потом местность высохла, опять захолмилась и покрылась деревьями, все более редкими, замороченными по мере приближения к Ничейной Полосе. Упавшие стволы и целые участки сгнившего под корень леса были здесь обычным делом. Кар обеспокоенно качал головой: за два десятка лет, минувших с тех пор, как он впервые побывал здесь, этот край изменился до неузнаваемости. Проклятие Злых Земель распространялось быстрее с каждым столетием, и вместе с ним расползалась полоса бесплодия, которую аггары называли Ничейной.

«Чувствую грифонов, — сообщил Ветер. — Лететь дальше?»

«Нет. Возвращаемся. Тебя не заметили?»

В мыслях зверя проскользнуло самодовольство:

«Не заметили. Я осторожный».

«Ты самый лучший в мире, Ветер».

— До них не больше десяти миль, — прокричал Кар, когда грифон развернулся в воздухе. — Летим обратно!

— Понял! — гаркнул Атуан ему в ухо.

Опять, быстрее прежнего, поплыли внизу полумертвые леса. В чащах шевелилось что-то, неразличимое даже для грифоньего зрения. В ушах свистело.

«Они умрут? — спросил неожиданно Ветер. — Если вы победите?»

Кар глубже зарылся руками в его гриву.

«Ветер… Это война. Если победят они, умрем мы. Все».

Грифон не ответил. В мыслях его леденели страх и боль.

— Я же просил тебя остаться, не лететь за мной, — прошептал Кар. — Ветер…

«Я понимаю. Я… твой».

«А я — твой. Ветер, я постараюсь сохранить жизни грифонам, кому только смогу. Обещаю. Но ты перед сражением улетишь, как можно дальше, чтобы не чувствовать, и заберешь с собой Мору. Вернетесь, когда все закончится. И не спорь, прошу».

«А если… ты умрешь?»

«Значит, умру. Когда-нибудь все равно придется. Ты здесь ничем не поможешь».

Грифон молчал, но молчание то было неохотным согласием. Останься Ветер рядом, его боль и ярость от смерти сородичей могли бы свести с ума и Кара. Он не мог позволить себе страдать с грифоном, как не мог рисковать собой, спасая Тагрию. Быть принцем — мерзкая доля. Хуже только быть императором.

Мрачная, ощетиненная ветвями и корнями чаща под крылом заколебалась. Ветер замедлил полет, развернулся вокруг крыла, когда на свет вылезло создание, какому не должно быть места под солнцем. Кар похолодел: он уже видел подобное прежде.