Татьяна Шуран - Матка

Заповедная Высота — так я привыкла называть свой дом, подразумевая прежде всего четвертое измерение, в которое превратился мой отец, а не служившее какое-то время мастерской отца одноименное место в земном мире, — представляла собой, насколько я могу судить, материализованный поток фантазмов подсознания. Отцу, как я впоследствии поняла, при человеческой жизни было свойственно стихийное мифопоэтическое мышление, а при эксперименте психическое ядро его личности обрело независимое воплощение.

Материальность Заповедной Высоты состояла из набора сигналов, способных перенастраиваться с трехмерного пространства на нефизическое и обратно, поэтому четвертое измерение также называют "обманным" или "блуждающим". Отец кодировал силовые импульсы с помощью особого языка, звучавшего непосредственно на частоте телесной структуры объекта. Таким образом любая часть Заповедной Высоты могла проявиться в любой точке трехмерного пространства и забрать все, что отец мог так или иначе заметить, а любая фантазия отца (его поток сознания трудно назвать мышлением в собственном смысле слова) превращалась в реальность.

Чтобы передать хотя бы приблизительную информацию о том, в каких условиях я воспитывалась, и подчеркнуть их отличия от жизни в физическом мире, я должна затронуть тему, понимание которой потребует некоторой доли воображения, поскольку никаких аналогий у людей, не испытавших контакта с Заповедной Высотой, нет и теперь уже никогда не будет, а именно — перевод некоторых слов и выражений голоса Заповедной Высоты на человеческий язык.

Здесь приходится оговориться, что ни голос, ни язык не следует представлять, исходя из человеческого опыта. Голос отца не походил на человеческий. Когда он говорил, казалось, что все тайные силы мира говорят одновременно множеством голосов; если он хотел что-либо внушить любому человеку, сопротивление практически исключалось, так как каждый принимал этот непостижимый голос за свои собственные мысли; а если бы человек попытался воспроизвести речь отца, то убедился бы в технической невозможности подобного подражания: ни для слуха, ни для речевого аппарата человека язык Заповедной Высоты не приспособлен, а потому те немногие слова и выражения отца, без которых я не смогу обойтись в своем рассказе, я приведу в упрощенной транскрипции постольку, поскольку они звучали не сами по себе, а в диапазоне слухового восприятия.

Мой отец собственную речь, понятно, никаким специальным словом не называл; я же привыкла обозначать звуковой код обманной материальности по фразе, которую отец часто повторял, — "аэлиш", что буквально значит: "я говорю", или "я велю".

Если пытаться охарактеризовать аэлиш с лингвистической точки зрения, то можно сравнить его с инкорпорирующими языками, то есть все слова фразы соединялись в одно и согласовывались друг с другом; таким образом, каждое слово напоминало скорее развернутую метафору. Поскольку основой словообразования служили не лексические единицы, а фонемы, которых по человеческим меркам в аэлиш существовало необозримое множество, язык постоянно обновлялся, по сути представляя собой непрерывный поток немыслимых и неслыханных выражений.

Продолжая аналогию с некоторыми категориями человеческой лингвистики, можно с определенной долей условности утверждать, что каждое слово в аэлиш было именем собственным. Произнести это имя означало выразить уникальную материальную структуру предмета речи и обрести над ним физическую власть; это устрашающее искусство отец использовал как оружие.

Противопоставление пространства, времени, духа, материи и разных других антиномий в аэлиш не встречалось. Единство мира характеризовалось термином, который я склонна интерпретировать на человеческом языке как "интенсивность сигнала". Сигнал я подразумеваю любой, в том числе и находящийся за пределами возможности объекта к восприятию; чем выше интенсивность, тем сильнее воздействие, агрессивнее среда и быстрее время. В силу необходимости сравнить специфическое восприятие многомерного иноматериального мира с явлениями человеческого плана, я вынуждена привести аналогию, которая, возможно, не прибавит понимания, а именно: осознание и существование человека на Заповедной Высоте менялось, как агрегатное состояние физической воды, только вместо скромного набора из кристаллизации, текучести и испарения принимало бесконечное множество различных конфигураций. Относительно техники внушения следует отметить, что аэлиш предполагал достаточно изощренные способы обработки и передачи информации, например, помимо слова, обозначавшего "осознание", существовал термин "знание, являющееся тайной для его обладателя" и даже "знание, являющееся тайной от себя самого".

Местоимения "я" представляло собой нечто вроде динамического определения с возвратным элементом, то есть, другими словами, "я" могло появиться только в составе достаточно развернутого и конкретного описания какого-нибудь процесса, и таким образом постоянно пропадали старые и возникали новые "я".

Соотношение "я" с контекстом обозначалось множеством форм. Например, местоимению "мы" в аэлиш соответствовали: инклюзивная форма "мы с тобой", эксклюзивная "мы без тебя", двойственное число (в значении "мы двое"), собирательная форма ("мы и все подчиненные нам силы") и перверсия "не-мы" или, более развернуто, "враг, глядящий на меня сквозь зеркало" — форма, относившаяся в основном ко мне: так ("Черона") назвал меня отец. В отличие от меня, мои родители изначально знали о моей всецело человеческой природе и считали меня чужой.

Хотелось бы упомянуть самую, на мой взгляд, характерную и непривычную с точки зрения человеческих понятий нравственную категорию аэлиш — "чоар", что значит "жажда боли" или "зло по отношению к себе". Насколько мне известно, в человеческом мире, при всем разнообразии мнений касательно природы добра и зла и конкретного содержания этих понятий, "зло" все же мыслится или как чуждая, враждебная субъекту сила, направленная против него, или как собственная активность субъекта, направленная вовне. Отец, однако, считал определяющим свойством любого существа именно "зло, направленное на себя", тенденцию к страданию и саморазрушению. В его собственном случае названная характеристика являлась, без сомнения, доминантной; но и по отношению к другим людям идея "чоар" обнаруживала бесспорную эффективность. Именно "зло по отношению к себе" было основой завлечения жертв в блуждающее измерения и причиной рокового значения, которое сыграло в судьбе человечества появление Заповедной Высоты.

Пережив материальную трансформу, ни отец, ни Матка не утратили интерес к людям как к источнику пищи и развлечений. В этом смысле власть над обманной материальностью, способной паразитически присоединяться к трехмерному миру, предоставила в их распоряжение возможности, не сравнимые с прежними. Появляясь в любой области физического мира, Заповедная Высота заманивала людей миражами; по ощущениям человека все происходило так, как если бы из ниоткуда возникали объекты, которых за мгновение до того не было: от появления небольшой вещи до полного изменения всего ландшафта, от самых обыденных образов до самых причудливых фантасмагорий. Внимание, даже невольное, уже открывало личность для дальнейшего внушения; и, в точности с представлениями отца о человеческой природе, люди, как правило, легкомысленно увлекались приманками, представлявшими заведомую опасность, взывавшими к тягостным переживаниям страха, гнева, похоти, лени, жадности, тщеславия, любопытства и других пороков. В большинстве случаев атака была настолько продуманной и агрессивной, а сопротивление настолько слабым, что Заповедная Высота подчиняла себе выбранную личность в считанные мгновения, и происходило физическое перемещение человека в четвертое измерение. Дальнейшая судьба жертв была ужасна. Заповедная Высота состояла из бесконечного множества конфигураций обманной материальности, входивших одна в другую наподобие матрешек и в то же время представлявших собой ряд абсолютно изолированных друг от друга равноценных миров. Различие между ними состояло во впечатлении, производимом на воспринимающее сознание; каждой зоне внушения соответствовало определенное состояние личности. Например, могло показаться, что идешь между рядами клеток, из которых к тебе тянутся руки невообразимо изуродованных калек, и жертва на неопределенно долгое время впадала в состояние болезненного отвращения и ужаса от того, что ее вот-вот схватят и, как ей казалось, тоже покалечат, но сколько бы она ни бежала и ни ползла в любую сторону, коридор не кончался; а потом внезапно человек впадал в дремотное оцепенение — ему казалось, что он лежит на теплом, мягком, как мука, песке, вдалеке слышался монотонный шум прибоя, и возникала такая апатия, что невозможно было пальцем шевельнуть.