Юлия Латынина - Колдуны и министры

Вариант из четырех глав показывал, что мы живем в наилучшем из возможных миров и мало трактовал о недостатках. Вариант из пяти глав опять-таки показывал, что мы живем в наилучшем из возможных миров, но очень много трактовал о недостатках и их виновнике, господине Мнадесе и дворцовых чиновниках.

Кроме того, был отдельный доклад министра полиции, члена Государственного Совета Андарза. Читавшим этот доклад было ясно, что по его оглашении Мнадес будет немедленно арестован. Ибо несмотря на то, что господин Мнадес стал поощрять подведомственных ему чиновников одеваться с соблюдением традиций, все же главный распорядитель дворца был лично замешан в такие вещи, что, – чересчур! Травка «волчья метелка» – это вам не красная вода… К тому же господин Мнадес в последнее время возымел страсть к созданиям из числа тех, что не упоминаются в государственном кодексе о наказаниях, дабы не признавать их существования, – а государь этого до крайности не любил.

Вообще господин Нан предпочитал арестовывать людей за грехи с мальчиками и девочками, а не за взятки или махинации. Ведь обвинение в махинациях, разматываясь, как по цепочке, тянет за собой десятки полезных людей, а обвинение в скотских забавах не губит никого, кроме обвиняемого.

Так что ближайшие друзья Нана, видевшие доклад, прямо-таки содрогались от возмущения, а также оттого, что Нан сумел все, сказанное в докладе, доказать. Ибо, без сомнения, все они были всеми тремя составными частями своего существа, как-то: духом, телом и удостоверением о занимаемой должности – преданы господину Нану. Но все они знали, что у господина Нана есть кабинет. В кабинете – шкаф, в шкафу – сейф, в сейфе – папка, в папке бумаги, в бумагах – их собственная смерть в виде донесений и фактов, не уступающих фактам о господине Мнадесе.

Итак, господин Нан сидел в своем кабинете, когда еле слышно вздрогнули стекла: часы на башне у биржи извещали, что кончается время торговать. Через пять минут вошел один из секретарей с бумагами на серебряном подносе. Сверху лежали биржевые отчеты. Утром, при открытии, бумаги займа стоили двести пятьдесят. В полдень – двести пятьдесят пять. К вечеру поднялись еще на четыре пункта.

– Великий Вей, они сошли с ума, – сказал первый министр и, по рассеянности, видимо, положил лист в яшмовую папку с донесеними о городе Нахуне, где объявился лис о десяти хвостах, шайка «бичующихся» и состояние, близкое к недовольству.

– Осмелюсь заметить, – молвил секретарь, – когда народ сходит с ума, покупая на бирже, это лучше, чем когда народ сходит с ума, устраивая бунт.

Господин Нан хотел сказать, что, когда народ сходит с ума, это все равно кончится скверно, но промолчал и вместо этого произнес:

– Государь приказал сократить всех дворцовых чиновников, так что нет надобности в докладах, порочащих Мнадеса. Ибо отставка господина Мнадеса предпочтительнее казни по двум причинам. Во-первых – всякая казнь неприятно нарушает атмосферу доверия. А во-вторых, в больших сановниках народ видит, знаете ли, что-то божественное. А я этого не желаю. И бывает, что богам рубят головы, однако не бывает, чтобы боги выходили в отставку. Это очень важно, – чтобы высшие чиновники могли бы беспрепятственно подавать в отставку.

Через кабинет шли посетители, приемная пестрела подарками и карточками. Обед Нан разделил с министром финансов Чареникой и министром полиции Андарзом. Господин Андарз очень хотел прочитать свой доклад, и не раз в течение ужина вздыхал и говорил, что это мерзость, если Мнадес так и уйдет в отставку, и его коллекция ламасских ваз так и останется при нем. Говорили также о памфлетах о народовластии: почему-то памфлеты эти становились все популярнее, хотя их арестовывали много резвее, чем памфлет о «Ста вазах», и хотя они были гораздо хуже написаны.

Господин Нан указал, что общественное мнение было нужно ему, чтобы покончить с Мнадесом, а теперь, когда Мнадес уйдет в отставку, общественное мнение ему уже ни к чему. Чареника, боявшийся, что после Мнадеса Нан примется за самого Чаренику, вздохнул с облегчением, а Андарз тут же заполнил в уме два-три ордера на арест.

После обеда господин министр прошел на женскую половину. Там, в розовой комнате, плясало заходящее солнце, а в резной колыбельке лежал розовый сверток, – его сын, – и сладко причмокивал губами.

– Агу-агу, – сказал министр и показал сыну буку.

Сверток забулькал в ответ.

Нан схватил ребеночка на руки и стал гулькать с ним и курлыкать, и так он курлыкал гораздо дольше, чем мы об этом расказываем, ну совершенно как обычный смертный.

Вечером, несмотря на всю видимость удачи, господина Нана вдруг стало одолевать беспокойство. Оно все росло и росло. Министра охватил легкий озноб. Что-то страшное повисло перед глазами. «Переутомился», – подумал Нан.

Нан протер глаза и решил еще раз посетить государя, но тут к господину министру явился главный распорядитель дворца Мнадес. Нан разделил с посетителем легкий ужин. Господин Мнадес принес с собой прошение об отставке. Нан участливо справился о причине. Господин Мнадес стал долго говорить о своих ничтожных талантах. Нан вежливо сказал:

– Отставка эта причинит невозвратимый ущерб государству.

Мнадес настаивал. Нан всплескивал руками и не соглашался. Мнадес, вспотев от страха и думая, что Нан хочет не отставки, а казни, зажмурил глаза и сказал, что он намерен постричься в монахи и в знак отрешения от мирской суеты хочет подарить свою коллекцию ваз господину Андарзу, – так что и эту проблему Нан решил. Тогда Нан нехотя согласился на то, чтоб Мнадес завтра подал государю просьбу об отставке. Мнадес ушел, сознавая, что одержал величайшую в своей жизни победу, ибо сам никогда бы не согласился отправить в отставку того, кого имеешь все возможности казнить.

Ночь, глубокая ночь опустилась на город. Все честные люди спали, как предписал государь Иршахчан. Горели лишь звезды на небе, горели свечки воров и плошки сектантов, горели горны алхимиков и нетленный огонь в зале Ста Полей.

Господин первый министр не спал. Какое-то странное беспокойство исподволь овладевало им. Министр взглянул на свои руки: они дрожали. Отчего? Непонятно.

Министр перебрал в уме все эпизоды встречи с Мнадесом и решил, что беспокойство оттого, что Мнадес лгал. Да: несомненно лгал, завтра, в зале Ста Полей, он расставит Нану ловушку. Нан осклабился. Все ловушки были предусмотрены. Самое лучшее – иметь план и не иметь его.

Нан стукнул в медную тарелочку.

– Чаю и бумаг! – сказал он вошедшему чиновнику. – Тех, об инисской контрабанде. Черт знает что делают!

Утром, в час, назначенный для подачи доклада, сто дворцовых чиновников и триста чиновников государственных пришли в залу Ста Полей и заняли подобающие рангу места.