Медведев. Книга 4. Перемирие - Гоблин MeXXanik
С этими словами, она бросила короткий, настороженный взгляд на Морозова. Как будто интуиция подсказывала ей что-то о воеводе, что она не решалась озвучить. Воевода ответил спокойным, чуть сонным взглядом человека, которого ничего не выбьет из равновесия, но Альбина всё равно не спешила отвернуться.
— Спасибо, — поблагодарил я секретаря и взял папку.
— Ой, да было бы за что, — отмахнулась та, но я заметил, что на её щёках проступил лёгкий румянец.
— Разве на сегодня назначен прием? — поинтересовался я.
— Вы про людей в холле? — уточнила Альбина. — Нет, просто люди хотят подать обращения и интересуются, когда их рассмотрят. Я могу…
Я покачал головой:
— Раз уж все сегодня собрались, я приму горожан и выслушаю их просьбы, жалобы и предложения. Только сперва ознакомлюсь с бумагами. Дайте мне несколько минут. И предупредите дружинника, чтобы он оповестил людей внизу. После того как прием закончится, мы составим расписание, когда люди смогут пообщаться со мной лично.
— Хорошо, — растерянно произнесла секретарь.
— Спасибо. Я скажу, когда начинать пускать людей, — ответил я и направился к дверям.
Мы вошли в кабинет, и Морозов прикрыл за нами дверь. Я сел за стол, положил перед собой папку и открыл ее. И принялся перебирать листы с отпечатанным текстом. Скорее всего, Альбина оцифровала все обращения, чтобы мне было проще читать. Внизу каждого листа было от руки написано «Принято в производство», дальше стояли фамилия, инициалы секретаря и дата. А ниже виднелась подпись заявителя.
— С каждым днём их будет больше, — тихо произнёс Морозов. — Только вот… сможем ли мы всё это вытянуть?
— Сможем, — не отрываясь от своего занятия, уверенно ответил я. — Если продолжим работать так же. А ещё — если не будем бояться иногда сказать «нет». Важно расставлять границы.
Воевода усмехнулся:
— Вы говорите как старый управитель, Николай Арсентьевич.
— Я только учусь, — спокойно ответил я и добавил, — Мне теперь кажется, что мой отец не был таким уж тираном. Просто у него всегда было много работы.
На некоторое время в кабинете воцарилась тишина. Я принялся читать просьбы отремонтировать дорогу, восстановить освещение на одной из улиц, разобраться с водоснабжением в дальнем посёлке, проверить деятельность табачной лавки.
— Странное дело, — пробормотал я, перебирая бумаги.
— О чем вы? — уточнил Морозов. Я поднял на него взгляд. Воевода стоял у окна, сложив руки за спиной и глядя на собравшихся людей. Луч света, пробившийся через жалюзи, ложился на его лицо, разделяя его наполовину светом и тенью.
— Много предложений по улучшению или просьб, — ответил я. — Люди просят расширить часовню, вернуть мастера-лекаря в район, установить фонари на Старом тракте… но почти нет жалоб на государевы структуры, — ответил я. — Ну, например, что прокуратура оставила жалобу без рассмотрения.
— Это нормально, — спокойно пояснил Морозов. — Значит, службы работают как надо.
— И мы должны сделать так, чтобы так и продолжалось, — ответил я и перевернул очередной лист.
Внутри отчего-то разливалось странное чувство спокойствия. И нужности. Что я наконец на своем месте, где могу помогать людям.
— А может… — я задумался, вложив очередной лист обратно в папку, — … люди просто верят, что их услышат.
Морозов тяжело вздохнул:
— Может и так, — согласился он. — Вы зарекомендовали себя как строгий, но справедливый управленец. Когда Параскеву прижали и когда главу рыбнадзора заставили с поста уйти. Вот у людей и надежда появилась. А надежда — это редкая вещь, Николай Арсентьевич.
Я поднял на него глаза. Воевода повернулся, с абсолютно серьезным видом глядя на меня. Я кивнул:
— Постараюсь оправдать их доверие.
— Это правильно, — согласился Владимир. — Княжеству нужен порядок. И вы показываете, что все изменится к лучшему.
От этих слов у меня внутри что-то ёкнуло. Лёгкое, смутное ощущение того, что день сегодня будет длинным. И непростым.
— Ладно, — произнёс я, закрывая папку. — Пора начинать прием.
Я снял трубку стоявшего на столе телефона, набрал короткий внутренний номер.
— Слушаю, — послышался из динамика голос секретаря.
— Пусть дружинник начинает пропускать людей, — распорядился я. — По одному.
— Поняла, — коротко ответила Альбина и завершила вызов. Я же глубоко вздохнул, отгоняя мандраж и чувствуя, как начинается новая глава моей работы в городе. И, возможно, новая глава моей жизни.
Глава 25
Перемены
Приём занял времени куда дольше, чем я рассчитывал. Просьб было много. Я внимательно, не перебивая, слушал посетителей. Чаще всего кивал, соглашаясь и делая пометки в блокноте, который вскоре казался исписан больше чем наполовину.
Иногда в кабинет приходило несколько спорщиков, которые перебивали друг друга, активно жестикулируя и пытаясь доказать свою правоту. Чаще всего, такой спор был из-за какого-нибудь пустяка и решался в течение нескольких минут. Как правило, оба просителя уходили из кабинета явно недовольные моим решением, а значит, оно оказалось справедливым.
Иногда же появлялись действительно важные просители. Например, мастер-лекарь, который робко просил восстановить урезанное финансирование лекарни в одном из уездов, или молодой парень в приютской робе, который сидел на краю кресла и, опустив глаза, спутанно говорил, что в приюте который год протекает крыша. Старушка с просьбой подлатать мостки у реки, чтобы не провалиться весной. Молодой уездный учитель, мечтающий о новых учебниках и хорошем освещении в классе. Женщина, которая дрожащим от слез голосом просила помочь с отоплением в её доме на окраине Северска.
Такие пометки делались в отдельной тетради, которую я подписал фразой «особый контроль». И всякий раз, когда я вписывал в нее строки, то чувствовал, как надежда тех, кто пришел за помощью, ложится на мои плечи новой тяжестью.
Морозов сидел у окна. Его тёмная неподвижная фигура, напоминала мне выточенного из дуба стража. Он почти не двигался. Лишь время от времени менял положение ног или клал одну руку поверх другой. Временами он давал короткие комментарии, иногда весьма точные. Порой спрашивал что-то уточняющее, если видел, что заявитель путается. И я был очень ему благодарен, потому что такое вмешательство упрощало прием. Но чаще воевода просто наблюдал, тяжёлым
