Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
— А знаете что, дядя Моня, я попробую вам помочь, — перебил его Слава. — Пожалуй, я поговорю с Давидом.
— Правда? — обрадовался дядя. — Слава, мы с Симой будем за тебя молиться, если ты спасёшь нас от этой беды! Поговори, Слава, вдруг он тебя послушает? Додик очень тебя уважает.
— Ну, я ничего не могу обещать, — протянул Слава, не желая давать дяде напрасную надежду. Отговаривать Додика жениться на его избраннице Слава, конечно же, не собирался, а вот прощупать выходы на будущего Додикова тестя, это, пожалуй, стоило попробовать. Вдруг что-то, да и выйдет. — Я попытаюсь, дядя. Но, насколько я понял, эта девушка, дочь Соколова, она же беременна?
— Ой, от кого там она беременна, это большой вопрос, — отмахнулся дядя. — К тому же в наше время всё поправимо. Так ты поговоришь, Слава?
— Разумеется, дядя, — Слава кивнул.
— Ой, что это, я всё о себе, да о своих проблемах, — спохватился Соломон Исаевич. — Славочка, ты же пришёл за советом? Правда, я не знаю, чем я тебе теперь могу помочь. Сам видишь, моё положение… Но, если тебе нужен совет старого дядюшки — я всегда готов, мой мальчик.
Слава улыбнулся дяде, увидев, как тот приосанился и расправил свои покатые плечи. Всё же старикам очень важно чувствовать себя нужными, и тем более дядя всегда был добр к нему, а Слава привык платить людям той же монетой. Да и потом, это такая малость, Славе это ничего не стоит: разговор на каких-то полчаса, а дядя порадуется, а то вдруг действительно от переживаний последних дней у старика откроется язва… И Слава, набрав в грудь побольше воздуха, начал вдохновенно врать, вываливая на дядю подготовленную версию своего прихода.
Глава 13. Мельников
Время словно ускорилось. Кажется, последний раз, когда он смотрел на часы, маленькая стрелка чуть отодвинулась от цифры три, а сейчас она почти подобралась к пяти, а значит, он тут уже больше двух часов. Те, кто привёл его сюда, явно никуда не торопились, а он… Олег ещё раз бросил взгляд на циферблат и вздохнул. К общему совещанию у Верховного он, похоже, подготовиться не успеет, но хуже другое — времени на то, чтобы написать письмо Савельеву, тоже не остаётся, и… Олег внезапно запнулся. Какое совещание у Марковой, какое письмо, о чём он вообще думает — люди, которые поймали его, как глупого мальчишку на сто восьмом, вряд ли собираются выпускать его отсюда: слишком дерзкое похищение средь бела дня, слишком самоуверенное, так действуют либо те, кому нечего терять, либо те, кто изначально намерен спрятать все концы в воду. Олег ещё раз мысленно обругал себя за то, что так и не удосужился обзавестись охраной, всё считал — да, кому он нужен, и вот, поди ж ты, понадобился. Правда, Савельеву наличие телохранителя не больно-то помогло в своё время (Олег вспомнил труп охранника Павла с перерезанным горлом — Мельников был среди тех, кто тогда осматривал место преступления, может, тоже надеялся в глубине души, что Павел жив), да и Величко Константина Георгиевича, несмотря на то, что того везде и всюду сопровождали как минимум трое крепких парней, взяли в зале заседаний, и пикнуть не успел. А вот старик Звягинцев бегает по этажам без охраны и ничего, как заговорённый…
Маленькая стрелка сделала последний рывок и застыла на цифре пять, Олег мысленно застонал, машинально, в который раз за последние два часа, схватился за внутренний карман пиджака, где обычно носил планшет, и снова выругался, неумело и зло.
Планшет у него отобрали в первую очередь, как только привели сюда, потом обыскали, быстро и профессионально — так работает охрана или военные, из чего Олег сделал для себя неутешительный вывод, что схватили его не какие-то криминальные элементы в надежде поживиться, а люди, у которых убийство и устранение нежелательных лиц прописано в одном из пунктов трудового договора. Хотя место, куда его доставили, наводило на определённые мысли и уж точно мало вязалось с военными. По крайней мере Олегу так казалось.
Комната, в которой его заперли, была небольшой, и почти всё пространство занимала кровать, широкая, покрытая ярко-розовым, бросающимся в глаза покрывалом. Впрочем, здесь всё было таким — ярким, вульгарным, нарочитым, начиная от стен, выкрашенных красной краской, и заканчивая висящими на них рисунками, стилизованными под старинные порно-открытки, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений, ради чего сюда собственно приходят. Первые пятнадцать минут, после того, как его тюремщики захлопнули дверь, Олег выхаживал по комнатушке, вернее, по жалкому островку между дверью и кроватью, брезгуя присесть на этот алтарь продажной любви, сияющий в приглушённом свете ламп, но потом, когда до него постепенно стало доходить, что к нему никто не торопится, и долго ни стоять, ни шагать вот так он не сможет, Мельников всё же присел на край кровати. Он старался не дотрагиваться руками до покрывала и не смотреть на похабные рисунки, но, поглощённый своими невесёлыми думами, то и дело забывался, утыкаясь взглядом в незамысловатые дешёвые декорации.
Конечно, он не был наивным мальчиком и догадывался, что подобные заведения в Башне существуют, но природная брезгливость даже в юности не давала ему поближе познакомиться с этой стороной жизни их мира, и, как большинство людей подобного склада, он предпочитал не думать о низменных страстях и изнанке человеческой натуры. И даже сейчас, волей судьбы оказавшись в таком месте, он испытывал не любопытство, а скорее чувство гадливости, был неестественно напряжён и подавлен, потому что к охватившему его страху примешивалось унижение от того, что его, Олега Станиславовича Мельникова, блестящего хирурга и члена Совета, засунули в вонючую конуру, уравняв тем самым с теми, кто каждую ночь совокуплялся на смятых и, наверно, не слишком свежих простынях.
Это заведение (или как там его именовали здешние обитатели: притон, бордель, публичный дом?), находилось на восемьдесят первом этаже — Мельников тщательно отсчитывал лестничные пролёты, пока они спускались по южной лестнице — и было замаскировано под спортзал. Один из конвоиров легонько подтолкнул
