Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда

— А если бы я поддался?

Карл пожал плечами и, подкинув ятаган в воздухе, весело ответил:

— Тогда урок получился бы несколько болезненным и, пожалуй, не таким запоминающимся. Но на сегодня и вправду все. Как насчет выпить? Заодно и новости обсудим.

Огонь в камине, шкура на полу, два кресла, которые, казалось, так и стоят с прошлого визита, в этом зале ничего не меняется, и честно говоря, подобное постоянство действует успокаивающе.

— Держи, — Карл протянул широкий стакан, в янтарной жидкости плавились кубики льда. — Бал… забавно. Знаешь, чем хороши такие мероприятия? Все нужные, да и не нужные в том числе, люди собираются в одном месте в одно время. Удобно.

— Перемирие?

— Может быть, — вице-диктатор задумчиво смотрел в огонь. — А может статься, что и наоборот. Обвинение в заговоре. Решение о радикальной смене внешней политики. Или внутренней. О чем угодно, я не в состоянии прогнозировать Марека.

— И что делать?

— Приглашения выписывать… Твое здоровье.

Вальрик.

Новая тюрьма сияла белизной. Белый потолок, белый пол, белые стены и белое белье на кровати из белого пластика. Этот чертов белый умудрялся проникать даже во сны, придавая им оттенок той искусственной чистоты, что находится рядом с полной стерильностью. Вальрик пытался не спать, но рано или поздно усталость брала свое, и сознание проваливалось в пропасть все того же опостылевшего белого цвета.

В конечном итоге он успокоился, поняв, что разницы между сном и явью не существует, и то, и другое одинаково мучительно. Правда, во снах иногда приходила Джулла, но редко и далеко, точно за стеклом, которое невозможно разбить. Порой чистое, порой расцвеченное мелкими каплями дождя, порой совсем темное, будто по ту сторону плескалась ночь. И Вальрик во сне разбивал руки об это чертово стекло, в тщетной попытке прорваться в чужую, недоступную для него темноту. Лишь бы из белой тюрьмы…

Наяву руки тоже не успевали заживать, и молчаливыми свидетелями его упрямства на белой двери жили капли крови, отчего-то это очень раздражало его тюремщиков. Их двое — конвой не в счет, одинаково безликие оскорбительно бурые на фоне всеобщей белизны фигуры с автоматами казались слишком уж чуждыми этому месту. Правда, несмотря на чуждость с работой они справлялись, и все попытки прорваться заканчивались неудачей.

Единственное место, куда его выводили — лаборатория, здесь же, за первым поворотом и железной дверью. Высокий порог, скользкий пол, и столы как в морге, только покоя нет… зато ослепительно-яркий свет, от которого белизна вспыхивает, выжигая из памяти все иные цвета. Хоть бы полоска неба за окном. В лаборатории нет окон. Она существует словно бы сама по себе, в отдельном, запертом в кафельно-гладкую коробку мире, из которого невозможно вырваться, но Вальрик пытался. Раз за разом, неудача за неудачей.

— Ваша настойчивость вызывает удивление, — тюремщик номер один, имен Вальрик не знает, да и знать не хочет, ему бы выйти отсюда, только бы выйти… сбежать, не важно как. — Подобное упрямство нерационально. Сбежать невозможно. А ваши попытки приводят лишь к тому, что вы приносите вред себе же.

У тюремщика костлявое лицо, бледная кожа плотно обтягивает череп, любовно обрисовывая каждую складочку. Кадык нервно ходит вверх-вниз по тощей шее, и у Вальрика появляется дикое желание остановить это движение. Руками в глотку и…

— Неоправданная агрессия есть результат перенесенного психологического шока, — теперь тюремщик разговаривает не с Вальриком, он надиктовывает текст в черную пластмассовую коробку, которую сжимает в руке. — Неудовлетворенные желания в сочетании с нарушенными моральными принципами… рекомендованное в подобных случаях медикаментозное подавление агрессивности нарушит чистоту эксперимента. Попытки объяснить объекту несоответствие его поведения имеющимся нормам успеха не имели…

Объект — это Вальрик, сначала его дико злила эта привычка тюремщиков называть его объектом, а потом привык. Да и сделать ничего нельзя, его не слушали, вернее, слушали, но лишь когда он отвечал на вопросы, задаваемые тюремщиками.

— Что вы видите на этом рисунке?

Чернильное пятно… два чернильных пятна… три… вызывает ли красный цвет неприятие? Кто летает быстрее: пчела или комар. Почему жаба зеленая. Видите ли вы кошмары… знаете ли… помните ли…

Вопросов было много, и на второй день пребывания Вальрику надоело отвечать. Тюремщики разозлились, но и он был зол. Выбраться бы… содрать наручники, можно вместе с кожей, и чертов стул, к которому его прикручивают всякий раз, приводя в этот кафельно-белый ад. Стул он ненавидит немного сильнее, чем лабораторию и камеру, но не так сильно, как тюремщиков.

— Повышенное содержание адреналина. Гиперфункция надпочечников, но прочие физиологические параметры в норме, объект удивительно спокойно переносит длительный стресс. Ни малейших признаков дистрофии. К сожалению, дальнейшее изучение пока не представляется возможным в силу… — тюремщик покосился на Вальрика и замолчал. Жаль, интересно было бы узнать в силу каких причин его до сих пор не разрезали, чтобы посмотреть, как он внутри устроен. Тюремщик, присев на корточки, долго и пристально рассматривал Вальрика, точно впервые видел, потом, засунув черную коробочку в карман халата, печально произнес.

— Ну что, парень, давай прощаться, вряд ли еще встретимся. А был бы посговорчивее, подольше б протянул… хотя… конец все равно один, причем у всех. Этакая высшая справедливость… может, передумаешь? Поговорим пару деньков, там обоснование сделаю… ну чего тебе стоит на пару вопросов ответить?

Вальрик покачал головой, он не собирался идти на уступки, и на вопросы их идиотские отвечать тоже не собирался. Пусть убираются к дьяволу вместе со своими вопросами и лабораторией. Умереть? Замечательно. Поскорее бы.

— Ну, как знаешь, — тюремщик был разочарован. — Бывай тогда…

Конвой вернул Вальрика в камеру, значит, если и будут убивать, то не сегодня. Впрочем, какая разница? И растянувшись на полу, Вальрик закрыл глаза и принялся ждать.

Коннован.

— А я не спрашиваю, хочешь ты или не хочешь, — Карл крутанулся на кресле. — Должна понимать, что все эти приглашения — не более, чем дань вежливости, но раз уж там написано явиться, значит надо явиться.

Вышеупомянутое приглашение лежало тут же, плотная бумага цвета слоновой кости, вычурный орнамент и серебряные буквы. Наверное, в целом красиво и элегантно, да и текст выдержан в духе изящной словесности, но у меня этот кусок бумаги вызывал лишь глухое раздражение. Какой, к чертовой матери бал? Тут проблемы с погрузкой, сырья прибыло тридцать процентов от плана, да и то сомнительного качества. На пятой линии где-то пробой в кабеле и вот-вот замкнет. Интендант говорит, что тушенки осталось на два дня, и если не подвезут, будем жрать пустое пшено. И люди волнуются, им не нравится под землей. Людям нужно небо и свежий воздух, а новая смена опять не готова и в ближайшие пару месяцев точно не появится…