Валентин Маслюков - Жертва

Не много он мог разглядеть со своего корабля, ничего по сути, кроме общих порывов толпы, но, верно, имел расчет не вмешиваться и оставался на месте. Посланные в толпу люди возвращались с противоречивыми и недостоверными сообщениями — главным образом запоздалыми. Рукосил слушал, нетерпеливо подергивая щекой. Полусотника ночной стражи оборвал на слове и велел спешить с донесением к великому государю Юлию. Сам же подался вперед, пытаясь разобрать, что происходит на принцессином судне: на его глазах рухнули мостки, докатился до слуха рассерженный вой толпы.

Наконец, Рукосил приметил быстро возвращавшегося по отмели человечка, от которого можно было ожидать толку — больше, чем от десятка рослых обалдуев. Тщедушный человечек на тонких ножках измученно дышал, припустившись на последних шагах бегом, бледное от удушья лицо его с шишковатым носом пошло пятнами.

— Ну? — молвил Рукосил, выказывая признаки нетерпения.

— Несут на майдан, — выпалил Ананья и судорожно перевел дух, не закончив скороговорку, — к дереву повешенных. Хотят порешить дело. Войсковым кругом. Повесят. По приговору круга. Горланят сечевики. Баламутят. — Наконец, он совсем задохнулся и принужден был замолкнуть, раздувая ноздри.

— Но меньше, чем за час не порешат, а? — сказал Рукосил, непонятно хмыкнув.

— Я послал Ратмира, чтобы требовал суда полковников и бузил.

Конюший отметил предусмотрительность приспешника беглым взглядом, в котором, как уловил Ананья, не содержалось порицания.

— Это дельце надобно хорошенько обмозговать. Нельзя промахнуться, — сказал Рукосил.

Кинув продолжительный взгляд на черневшую по склону толпу, которая еще не достигла майдана, ровного места перед частоколом палаточного городка, Рукосил спустился в спальню, где обратился к зеркалу, с неудовольствием отметив морщинистые мешки под глазами.

Верный приспешник тем временем привычно готовил все, что могло понадобится хозяину для умывания и утренней уборки: таз и кувшины с водой, полотенце, мыло, щипчики для завивки, помаду для усов, притирания. Ножнички и пилочки, черную краску он оставил, однако, по случаю чрезвычайных обстоятельств в стороне.

— Не повесят ли ее прежде, чем я успею почистить зубы? — спросил вдруг Рукосил, скинув халат.

Ананья с кувшином в руках ответил после заминки, которая свидетельствовала о его собственных сомнениях и тревоге. Эта тревога, впрочем, не превосходила беспокойство хозяина даже на малую толику. Все чувства Ананьи принадлежали хозяину и потому подвержены были учету.

— Никак не возможно, — возразил он с точно отмеренным убеждением. — Сечевики хотят круга. Что пользы повесить девчонку тотчас? Что им девчонка? Им нужно настоять на своем. На своих порядках. Четыре часа будут галдеть, но приговор вынесут по всем своим стародавним обычаям. Это быстро не делается.

— Не глупая у тебя голова, Ананья, — отметил Рукосил, подставляя ладони под кувшин.

Ананья нисколько не удивился такому суждению.

— Я другое кумекаю, — скромно сказал он, не забывая предупредительно подливать воду. — Не упорхнет ли девица собственным своим чародейством? Мы ничего не выиграем тогда на нынешнем стечении обстоятельств, чрезвычайно удачном, надо сказать. Пожалуй что, проиграем.

Сомнения эти, по видимости, не чужды были и Рукосилу. Он заговорил не сразу и довольно неопределенно.

— Вряд ли. Такое скопление озлобленного страха… Страх висит клубами. Он в воздухе. Что она сделает против этого? Тут нужен камень. Проверенный против чужих влияния. Да и то… Нет, вряд ли. — Стряхнувши брызги, Рукосил принял полотенце. — Во всяком случае, я был бы очень удивлен.

Он снял с пальца Асакон и тщательно его протер, добиваясь прозрачности граней, затем занялся другим волшебным камнем, который назывался Паракон. И потом молчал, одеваясь, и сосредоточенно щурился. Ананья ненавязчиво обхаживал хозяина, то и дело проскальзывая бессловесной тенью. Решение вызрело вместе с последним завязанным под коленом бантом.

— Вот что, — молвил Рукосил. Ананья поднял глаза; опустившись на пол, он охорашивал чулки на хозяйских икрах. — Я иду к княжичу: пусть вмешается в пользу девчонки. Я буду настойчив и надоедлив, подозрительно льстив, угодлив и даже гнусен. Девчонку он все равно спасет, но мы отравим его сомнениями. Пусть спасает ее по моей просьбе, это испортит ему всякое удовольствие. О, я пойду на любые унижения, чтобы уговорить княжича. Посмотрим, как он вывернется. А круг ты берешь на себя. Старайся действовать через полковников. Статочное ли это дело повесить ведьму без суда полковников?! Ты им это так и скажи. Пусть попробуют отбить девчонку у сечевиков, хотел бы я посмотреть, как это у них получится. Смело разжигай страсти, но держи сторону полковников. Они проиграют. И кое-кому это пойдет на пользу. А когда сечевики всех перекричат, не лишним будет напомнить ревнителям древлих обычаев, что по установлению Могутов, имевшему место свыше трехсот лет назад, воля великого государя выше воли войскового круга. Государь волен казнить и миловать. Круг, разумеется, вправе повесить ведьму — если государь не вмешается. Так установили наши пращуры и не нам, немощным потомкам, сомневаться в мудрости древних. С другой стороны, по установлениям Могутов, которые впоследствии были подтверждены и Шереметами, приговор круга приводится в исполнении немедленно. При том условии, что государь не соблаговолит изъявить свое мнение заранее. Сечевики это твердо помнят. Наши забыли, а эти помнят.

Ананья сосредоточенно внимал, иногда кивая, иногда покачивая головой в знак сдержанного удивления обширностью хозяйских познаний. Преклоняясь перед Рукосиловой мудростью, он не вставал с колен: подтягивал чулки и расправлял банты, прохаживался суконкой по башмакам.

— Государь в нашей стране пока что один — Любомир Третий. Хорошо было бы, чтобы какой-нибудь горлодер напомнил об этом Юлию, когда тот вздумает воспользоваться своим природным правом, чтобы отменить приговор круга. А другой кричит: мы сейчас поднимем наследника на щит и объявим государем. Да здравствует великий государь Юлий Первый! Все неистовствуют и кричат.

Ананья мелко и часто кивал, показывая, что каждое слово, каждый намек дошли до сердца, усвоены и развиты в подвижном и восприимчивом уме.

— Пока мы не заставим Юлия принять престол из рук войскового круга, все собрание благородных владетелей, ставших под лиловые знамена наследника, будет сборищем презренных бунтовщиков.

— На улицах столицы открыто говорят: шлюха снова взобралась на трон, — заметил Ананья. — Не слишком-то почтительно отзываются о Милице. Еще и не такие выражения услышишь.