Сергей Никшич - Люди из пригорода

Гапке, однако, ничего не было известно про мысли Тоскливца, и она рассчитывала на то, что заживет интеллигентно и мирно, со временем они сыграют свадьбу, а там, дай Бог, Василия Петровича наконец куда-нибудь переведут и Тоскливей, и сам станет головой. В ее крошечном мирке, ограниченном Горенкой, должность головы казалась ей значительной, и она, привыкнув ощущать себя супругой начальника, не собиралась так, за здорово живешь, терять полюбившийся ей статус. А Тоскливец, сидя в одиночестве, вынашивал свои одному ему известные планы в отношении Гапочки, и когда он наконец заявился из корчмы домой, то первым делом предупредил Гапку о том, что договорился с Васылем и тот сделает ей наимоднейшую прическу. Ничего не подозревавшая Гапка оттаяла от такой новости душой и раскрылась ему навстречу, как цветок утреннему солнцу, и Тоскливцу в какой-то миг даже показалось, что он преждевременно попал в рай. А потом, уже собираясь заснуть, он сообщил ей, что самое верное средство для кожи лица – обыкновенная зола, которой следует проводить то три вертикальные полосы на каждой щеке, то три горизонтальные. С этим Тоскливец и заснул, а в понедельник прямо с утра он отправил Гапку к Васылю. «Только я буду знать, какая она хорошенькая», – думал Тоскливец по дороге на работу, потому что Васыль получил от него строжайшие указания и заодно, чего уж никак не ожидал, соответствующую сумму. Гапка, впрочем, тоже не ожидала, что возвратится от Васыля в таком виде, словно по ее роскошным темно-золотым волосам проехался пьяный колхозник на свихнувшейся бороне. Она долго всматривалась в зеркало, пытаясь найти в том, что она видела, какой-то непонятный ей смысл, но так и не смогла. После того как она провела золой три магические полосы на каждой щеке, смотреть в зеркало ей вообще перехотелось. Перехотелось и готовить еду, тем более, что Тоскливец, в отличие от Головы, питался по-спартански, и ей не хотелось раздумывать над тем, что можно приготовить из одной картошки, двух заплесневелых морковок и луковицы сомнительного происхождения и возраста. А самой ей безумно хотелось есть, но холодильник был пуст, хотя и аккуратно вымыт, но его белизна не успокаивала писк в желудке, и тогда она решила убежать к свояченице. Как решила, так и сделала, и пока Тоскливец делал вид, что вносит в свой пыльный гроссбух какие-то совершенно необходимые обществу цифры, Гапка неслась по снежной пустыне к Наталке, чтобы отогреться душой, напиться горячего чаю и посплетничать обо всем на свете. Гапке еще и в голову не приходило, что если она останется у Тоскливца, то иное меню ей не угрожает, потому что жена, как и лошадь, считал Тоскливец, должна питаться подножным кормом, а если она себя прокормить не может, то это ее личное дело – Тоскливец, сменив супружницу, совершенно не собирался отказываться от своих выстраданных убеждений и даже укорял себя иногда за то, что однажды угостил Гапку кофе. «Нельзя транжирить деньги. Нельзя! – внушал сам себе Тоскливец, притворяясь, что работает с гроссбухом. – Денег мало, женщин много. Сами должны зарабатывать. Кстати, можно и Гапку на работу устроить. Пугалом!». От этой мысли Тоскливец ехидно и злорадно рассмеялся, и Голова, который подумал, что Тоскливец смеется над ним, потому что ему удалось отбить у него Гапку, встревоженно подумал, что пора и ему чем-нибудь Тоскливца уесть, чтобы тот не чувствовал над ним превосходства.

А Наталка как открыла дверь Гапке, так только руками и всплеснула.

– Ты что, совсем спятила? – заорала она на Гапку, у которой и так на душе скребли кошки, а желудок, казалось, уже начал поедать самого себя.

– Не кричи! – ответила Гапка. – Ты чего кричишь?

– Ты себя в зеркале когда в последний раз видела?

– Минут десять тому.

– И что?

– Непривычно немного.

Наталка разразилась резким хохотом, который иногда перемежался хриплым кашлем, и от этой неожиданной какофонии соседские псы зашлись в злобном лае, словно чувствуя что-то недоброе.

– Ты что, модной прически не видела? – попыталась было Гапка перейти в наступление, но у Наталки это вызвало очередной пароксизм и она, обессилев от хохота, рухнула на пол, задрав в воздух руки и ноги, как подыхающий таракан, и только мелко и судорожно дрожала.

Гапка совсем сникла и только тихонько спросила:

– Что, совсем плохо?

Наталка наконец перестала смеяться, встала, предложила подруге сесть за стол, заставленный по какой-то причине всякой снедью, и Гапка послушалась и, не ожидая дальнейших приглашений, принялась поедать все, на чем останавливались ее постепенно заполняющиеся слезами глаза.

– Тоскливец твой оказывается ревнивец и хитрюга, – сообщила Наталка, – но прическа – это я еще понимаю, но со щеками у тебя что?

Гапка рассказала ей про средство для молодости.

Наталка хотела было снова засмеяться, но поняла, что сил на это у нее уже нет.

– Не будь дурой! – без обиняков посоветовала она подруге. – Средство от старости – это пляж на Багамах и прислуга, которая чешет тебе в случае необходимости пятки, а если этого нет, то никакая зола тебе не поможет. Это он придумал, чтобы тобой, моей куколкой, не любовались за бесплатно все, кому не лень, пока он протирает штаны в присутственном месте. Золу придумал! Вместо подобающих тебе одеяний! Негодяй! Да еще тебя и изуродовал, чтобы люди шарахались от тебя, как от взбесившейся лошади. Если бы мне мой такое устроил, я бы его укокошила его же собственным пистолетом. И суд меня бы оправдал!

Произнеся эту тираду, Наталка нервно закурила, словно сигарета могла спасти ее и свояченицу от мужской подлости, и бросила на Гапку долгий укоризненный взгляд, как бы порицая ее и за прошлые, и за будущие глупости, совершаемые во имя эфемерной и, как правило, недосягаемой любви.

А Гапка молчала. Крыть ей, разумеется, было нечем, желудок все еще отчаянно наигрывал симфонию голода, и кроме того, Гапка понимала, что Наталка против ее, Гапкиной воли, раскрыла ей глаза на то, что она упорно не хотела замечать, – Тоскливец при ближайшем рассмотрении оказался не интеллигентным человеком, а удушливым типом с потными руками и готовностью заморить красавицу-жену голодом, лишь бы сэкономить несколько гривен. В глубине души Гапка боялась самой себе признаться, что Голова голодом ее не морил, отпускал к свояченице без ограничений, и даже один раз дал много денег на салон красоты. «Да и для чего Тоскливцу деньги?» – думала Гапка. Она знала, что детей у Тоскливца отродясь не было, потому что от одной мысли, что их придется кормить и одевать, он немедленно бежал в аптеку за очередной коробочкой «заветных» и никогда не позволял себе заниматься любовью а-ля натюрель, опасаясь, что за это потом придется расплачиваться минимум восемнадцать лет. Кроме того, как-то в порыве нежности он сообщил Гапке, что он потому отлеживается в постели по выходным, что так меньше хочется кушать, чем если без толку болтаться по улицам или, скажем, зайти в музей, и, таким образом, во-первых, организм не подвергается дополнительным нагрузкам, а, во-вторых, ему удается экономить на еде, ведь что ни съешь, оно все равно превратится в известную субстанцию. И книг он не покупает себе тоже из экономии, потому что опасается, что его может увлечь чтение и тогда книги придется покупать регулярно. «А эта меня вполне устраивает, – признался в тот вечер Тоскливец, – в ней много умных и глубоких мыслей, и поэтому я засыпаю с ней в обнимку так же быстро, как в детстве с плюшевым мишкой».