Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись первая.

Непонятная парочка обогнула храм Триединого, пересекла небольшую площадь и затерялась среди скульптур, украшавших ведущую к эрастианскому собору лестницу. Тем не менее плывущий в просветах балюстрады свет подтверждал: клирик и его спутник поднимаются. Послышалось позвякивание и скрип — открылась дверь. Роман, пригнувшись, скользнул назад. Разведчика ждали с нетерпением, он же, как и положено старому вояке, хриплым шепотом выпалил:

— Двое — кардинал и какой-то… торговец. Вошли.

— Кощунство! — пискнул библиотекарь. — После тушения огней в дни траура храмы обители неприкосновенны.

— Надо посмотреть, — решил Добори. Это опять-таки было к лучшему — Роман не собирался раньше времени выказывать свои истинные намерения, Феликс — тем более.

Войти в храм труда не составляло, но скрип створок привлек бы внимание кардинала, потащившегося среди ночи туда, куда ему никак не следовало заходить. Если, разумеется, он чтит каноны.

К счастью, кроме замкнутого тяжелыми дверями с коваными изображениями сцен из Книги Книг главного входа, в храм великомученика Эрасти можно было проникнуть еще и через каменный ход из покоев Архипастыря, где сейчас лежало тело, над которым читала молитвы дюжина епископов, и через маленькую дверцу, которой пользовались служки. К ней и отправил своих спасителей Парамон, знавший в обители все входы и выходы. Феликс знал их еще лучше, и «барон» волновался, что «сын» выдаст себя. Обошлось. Взломать замок мог и провинциал, что Шада и проделал с видимым блеском. Они прокрались узкой винтовой лестницей, и шедший впереди Добори замер, а потом отступил назад, прошептав: «Там… Оба…»

Вокруг было темно, но впереди маячил слабый свет. Именно там хранилось кольцо, и оттуда же раздавались звуки, отчетливо слышимые в гулкой храмовой тишине.

— Не пойму, что им тут делать, — фыркнул Ксавье.

— Тихо, спугнем, — не выдержал Роман, надеясь, что кардинал явился именно за кольцом. Если это так, они с Феликсом не только не станут церковными ворами, но и отберут похищенное у преступников. После этого убедить Добори, что Кантиска не лучшее место для реликвии, будет несложно. Жаль, Эланд считается гнездом ереси. Ладно, посмотрим…

Стоящий на полу потайной фонарь бросал узкий луч света на прозрачный куб, в который была заключена фигура Эрасти. Восковой святой стоял у окна, за которым догорал и не мог догореть давным-давно канувший в бездну день. Нарисованный на стекле город заливал свет негасимых потайных лампад. Свет падал на руку святого, выхватывая знаменитый перстень. Рука казалась живой, понять, где воск переходит в плоть, Роман так и не смог, сколько ни вглядывался. Не мог он понять, и каким образом изваяние было заключено в прозрачный куб. Мастерство того, кто это сделал, превосходило человеческие возможности, и Роману стало грустно. Как и все Светорожденные, он высоко ценил истинное искусство, теперь же кому-то предстояло совершить святотатственный поступок — разбить хрусталь и разрушить изваяние. Только бы это взял на себя кардинал…

За спиной барда скрипнуло. Роман напрягся, ожидая, что святотатцы, а это были именно святотатцы, насторожатся. Пронесло. То ли парочка не отличалась острым слухом, то ли была уверена в том, что их никто не потревожит. Света ночным гостям не хватало, и кардинал зажег свечи, позволив разглядеть как следует не только себя, но и своего спутника.

Среднего роста, благообразный, с хорошим, очень бледным лицом, он был одет как богатый горожанин, желающий казаться нобилем. На первый взгляд, обычный человек, но что-то с ним было не так. Заурядный мещанин не мог вызвать такого отвращения. В этом следовало разобраться. Роман сделал знак своим спутникам и крадущейся походкой, то вжимаясь в стены, то припадая к массивным колоннам, стал продвигаться к странной парочке. Та была занята своими делами, и либер успешно укрылся в нише на расстоянии вытянутой руки от впившегося взглядом в мерцающий куб кардинала.

— Я жду! — Скрежещущий шепот горожанина заставил клирика сначала вздрогнуть, а затем взвизгнуть.

— Нет! Нет! Я не могу!.. Оно меня сожжет!

— Глупости! Ты получил, что хотел. Если ты откажешься выполнить условия, завтра все узнают, что кардинал Амброзий — убийца и Преступивший.

— Но, господин Поррак… Я… я не уверен… Может быть, золото? Я отдам все… У Филиппа было… кое-что… Оно любого короля сделает вашим рабом…

— Они и так будут рабами. Нам нужно кольцо!

— А… а может быть… вы возьмете его сами?

— Я не могу, и ты это знаешь. Только глава Церкви Единой и Единственной может прикоснуться к реликвии. Не бойся, никто ничего не узнает. Мы не хотим пугать ваше стадо раньше времени. Кольцо, которое я тебе дал, неотличимо от настоящего, но если ты обманешь…

На лице будущего Архипастыря застыл ужас. Медленно-медленно, словно боясь обжечься, он коснулся сияющего хрусталя, и ничего не произошло. Господин Поррак, вытянув шею, внимательно наблюдал за сообщником, не выказывая более никаких попыток подхлестнуть местоблюстителя и будущего Архипастыря, а тот уже погружал руки в оказавшийся призрачным хрусталь. Вот он почти дотянулся до Эрасти, вот тронул кольцо. И вновь ничего. Амброзий ухмыльнулся — клирик принадлежал к многочисленной и трусливой породе, для которой нет ничего святого — ни красоты, ни клятв, ни веры.

Убедившись, что страх был ложным, местоблюститель утратил всякое почтение к святыне и повел себя именно так, как и полагается мерзавцу и трусу, выказавшему сообщнику свой страх. Выругавшись так, что нежные уши хоть стражников, хоть городского ворья немедленно бы увяли, слуга Триединого бросил кольцо господину Порраку, который тут же надел его на палец. Будущему Архипастырю этого было мало.

— Спасибо за подарочек, Эрасти, — Амброзий лихо хлопнул безмолвную фигуру по плечу, — я к тебе еще загляну, а пока поноси вот это.

Амброзий откуда-то вытащил кольцо, неотличимое от украденного, и надел на руку святого.

Три крика прозвучали одновременно. Кричал подошедший без спросу брат Парамон, не в силах и далее выносить надругательство над святыней. В ужасе выл схваченный мертвой рукой Амброзий. Страшным, нечеловеческим воем заходился господин Поррак, корчащийся в охватившем его иссиня-черном пламени.

Творилось нечто немыслимое. Стало так светло, что можно было собирать иголки или вышивать бисером, хотя за окнами по-прежнему чернела непроглядная облачная ночь. Странный свет словно бы сдернул полог наваждений: возле черного костра стоял настоящий Роман, Нэо Рамиэрль, золотоволосый эльф в синем дорожном плаще. Исчез и долговязый провинциал: у колонны, положив здоровую руку на эфес шпаги, застыл Феликс, вернее, рыцарь Флориан из воинственного рода Остергази. Поррак больше не кричал, его совсем заслонило пламя, все сильнее напоминавшее человеческую фигуру. Вот начали проявляться и черты лица… Теперь Роман видел Эрасти Церну, каким тот был в пришедшем на болотах видении. Нет, не совсем таким — старше и спокойней. Эрасти, снимающий кольцо, был готов ко всему, а больше всего — к смерти. Эрасти, умирающий в скалах, ни на что не надеялся, но боролся. Эрасти, явившийся из огня, прошел все муки преисподней. Или почти все.