Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

Германец оскаливается – видимо, это усмешка.

– Тогда спросите у него: зачем он убил моего раба?

Тит говорит, потом слушает. Долго.

– У него жуткий выговор. Я понимаю одно словно из трех. В общем… Он не убивал вроде.

В общем, так я и думал. Но переспросить не мешало.

Бледное лицо дергается. Дыхание с хрипом и клекотом выходит из разбитых губ. Мертвец – или уже не мертвец? – говорит и говорит.

– По-настоящему его зовут Эрманн, что значит «храбрый человек», – переводит центурион. – И он всех нас убьет…

Я морщусь. Что мне до его имени? Тем более на суде оно было названо, и не раз. Лучше оно от этого не стало.

– Спроси, что он делал у дома Вара. Только пусть ответит правду.

Тит Волтумий рычит и хрипит. Грубые длинные слова звучат в его варианте звучно, как латынь. Раскатистая звонкая «р» вместо горлового клекота варваров.

Германец смотрит на него, не мигая. Затем, помедлив, начинает выталкивать слова.

Я уже не могу ждать.

– Ну! Что он говорит?!

– Сейчас. – Центурион переспрашивает, мертвый германец – он ведь все-таки мертвый? – отвечает.

– Он хотел купить подарок… для своей невесты. Он собирался жениться.

Я смотрю на синюшное лицо германца. Подарок. Невесте. Ага, как же. Он меня просто растрогал.

– Скажи ему, что он мертвый. А мертвым врать стыдно.

Центурион смотрит на меня. Поднимает брови:

– Вы уверены?

– Скажи ему!

– Хорошо. Как прикажете, легат.

Тит Волтумий начинает говорить. Германец слушает и переспрашивает. Я вижу, как шевелятся его белые, растрескавшиеся, совершенно бескровные губы. Дыхание с сипением вырывается изо рта. Запах разложения и смерти настолько силен, что мне хочется отодвинуться подальше. Но я, наоборот, придвигаюсь

ближе.

Зажмуриваюсь.

Запах гниющих роз. Белеющий в полутьме саван брата. Я слышу его смех. Это не может быть, но это так. «Смотри, Гай».

Я с усилием втягиваю сырой воздух, наполненный грозой, и открываю глаза.

Германец продолжает смеяться. Потом говорит. В темноте мелькают остатки его зубов.

– Что он сказал?

– Он говорит, что знает.

– Знает что? – Я смотрю в лицо германца.

– Что он уже мертвый. Вроде так. Некоторые слова мне не совсем понятны… Но, похоже, он успел побывать в подземном мире…

– Где именно?

Тит Волтумий, старший центурион, морщится, словно у него внезапно заболели все зубы.

– По-нашему, это где-то за Ахероном… они называют это Вальхал… или Вальгале… Там ждут воинов. Короче, сложно перевести. Он попал в длинную пещеру, полную рисунков, и видел их бога – Тиваза. Одноглазый бог, самый главный у германцев. Бог сказал ему важное. Он сказал, что…

Центурион замолкает. Ветер треплет ворот его туники. Проклятье, а ведь холодает. Порыв ветра доносит до меня запах дождя. Похоже, там, за лесом, он уже вовсю идет.

Я говорю:

– Ну!

– Что всех нас скоро убьют. В Германии не останется ни одного живого римлянина.

Я смотрю на изуродованное судорогой лицо германца.

– Это правда?

Мертвый германец смеется – словно прекрасно меня понял. Снова начинает говорить. Я слушаю.

– Всех убьют. Мы оскорбили богов, – переводит Тит Волтумий. – Тиваз сказал, что на нас падет гнев богов. Один человек приходил и говорил, что так будет. Это посланец, боги выбрали его. Это особый человек… хм, человек с чужим лицом? Как-то так.

Германец рычит и булькает. Глаза – мертвые – сверкают гневом.

С «чужим лицом»? Это в маске, что ли?

– Римлянам вспорют животы и вытащат кишки, чтобы сжечь на алтаре Тиваза. – Центурион говорит бесстрастно, словно его это не касается. – А римским судьям вырвут их змеиные языки.

Я молча гляжу в глаза варвара. Желтый оскал мертвеца вспыхивает в синеватом свете молний. Я опускаю взгляд и вижу, что из раны германца снова течет кровь. Черная, блестящая. При очередной вспышке молний она кажется желтой.

– Кто его убил? – говорю я. – Я хочу знать. Это он может сказать?

Старший центурион смотрит на меня. Брови заломлены, скорбные складки пролегают от крыльев носа до губ. Он выглядит почти старым. Ему сорок с лишним лет… Тит моргает.

– Хорошо.

Он снова говорит германцу что-то на рычащем, хрипящем, плюющемся языке. Обычно звучный голос Тита звучит глухо, как из-под земли.

Я жду.

«А римским судьям вырвут их змеиные языки…»

Берегись, Ликий Пизон. Смешно.

Поднимается ветер. От треска гнущихся деревьев, бешеного шелеста листьев вокруг такой шум, что я почти не слышу слов. Вспышка молнии раскалывается небо на сотни кусков. Это как засохшая, старая, облупившаяся фреска. Рисунок кровеносных сосудов на плоти черного неба…

Синий – цвет смерти.

– Легат!

– Да, Тит.

Раскаты грома столь оглушительные, что ему приходится кричать.

– Он сказал, что это не так важно! Но это был какой-то германец… херуск или хавк! Он точно не знает. Но самое главное…

– Что?! – Меня качает ветром. Напор воздушной среды (эфира!) настолько сильный, что мне приходится наклонить голову и встать против ветра. Гроза, когда доберется сюда, будет совершенно чудовищной.

– Он говорит… я не знаю, как это…

Вспышка молнии. Раскат грома заглушает слова Тита.

– Что?! – кричу я.

– Неполный человек. Я не знаю, как это перевести…

– Ну!

Германец с усилием поднимает руки и что-то показывает. Из его пробитых запястий сочится темная кровь, капает на землю. Германец делает жест, словно отрубает себе кисть, и смеется.

Центурион говорит:

– Он хочет сказать…

– Не надо, я понял. У него не было одной руки, верно?

Тит поднимает взгляд на меня, потом кивает.

– Да, легат.

Однорукий германец. Которого я видел на рынке. Он сбежал, прихватив с собой меч легионера. Мятежник, а теперь еще и убийца. Может быть, он один из тех, кто заманил Луция в ловушку.

Зачем добивать распятого германца, как не затем, чтобы скрыть следы?

– Вы его знаете? – спрашивает центурион. – Человека без руки?

Я киваю. Потом спохватываюсь. Отчего я так уверен? Это мог быть любой другой однорукий. Точно. Хотя бы тот тип, которому Арминий отрубил кисть на рынке. Ну, это вряд ли.

– Зачем ему было убивать вашего раба?

– Думаю, ему нужна была вещь, доставшаяся мне от брата. Поэтому он проник в мою комнату. А тут входит старик… Это если двумя словами. Все просто.

Молчание. Вой ветра.

– Сложное сделать простым, – говорит Тит наконец.

– Верно, старший центурион.

Германец откидывается, дышит все чаще. Дыхание прерывистое и сиплое.

– Что с ним?

– Он истекает кровью, – говорит старший центурион.